Общая политика эвакуации и процесс эвакуации

Из книги: Эвакуация, воспоминания о детстве, опаленном огнем катастрофы, составители Александр Берман и Алла Никитина, Иерусалим 2009.

Общая политика эвакуации и процесс эвакуации

Люся Шахмурова, стр. 13-15

Родилась в 1934 году в местечке Ямполь, Каменец-Подольской области. Профессия – журналист, жила и работала в Ташкенте, откуда и репатриировалась в 1994 году. Живет в Беэр-Шеве, двое сыновей и четыре внучки.

... Война ворвалась в нашу устроенную, уютную жизнь, как ураган, – выгнала из домов, лишила имущества и погнала по всей огромной стране в поисках спасения от надвигающейся смерти. И неправда, что эвакуация населения была организованной, как писали потом советские газеты. Может быть, для командиров, руководящих коммунистов, военкомов и их семей она и была предусмотрена и потом впопыхах кое-как организована, но не для нас, еврейских простолюдинов. Вместе с нами по бесконечным дорогам, вернее, по бездорожью, бежали тогда тысячи, сотни тысяч таких же изгнанных этим ураганом смерти из своих домов простых людей, гонимых страхом быть истреблёнными...

... Папа был ляховецкий. Его тут в горисполкоме хорошо знали. По маминой просьбе он побежал туда за телегой и скоро вернулся на машине, закрытом небольшом автобусе. Открыл дверцу и стал всех звать в машину: «Садитесь, всем места хватит!». Но дед упрямо повторял: «Езжайте, езжайте, мы не можем ехать, Симу надо лечить». Ждать было уже нельзя, и мы отъехали. Больше мы никогда своих родных не видели. И об их судьбе мы узнали в конце войны и после неё.

Через полчаса после нашего отъезда, едва только позади остался Ляховец, какой-то начальник отобрал у нас машину. Видимо, это был тот самый ответработник, которому полагалась «организованная эвакуация», а папе дали машину по ошибке, или из-за его настырности. Нас перебросили в телегу, где уже сидели слепой белобородый старик и его немолодая дочь, что правила на поводьях, лежало несколько мешков с их вещами, а теперь – и наша наволочка. На поводья сел папа, и мы поехали дальше, влившись в длинную вереницу таких же телег, забитых сундуками, мешками, чемоданами, детьми и стариками. Молодые шли рядом, чтобы не перегружать лошадей. Куда мы ехали, куда надо было ехать? Об этом не знали не только наши родители, но и вся огромная толпа беженцев. Ни у кого не было ни опыта, ни соображения, чтобы предвидеть, что нас ожидало, и знать, что делать. Ясно было одно: от немцев надо бежать... И никаких ориентиров, никакой помощи, никакого разъяснения ни от правительства, ни от командования тыла – а было ли оно в это время в стране? Бесформенная, многотысячная толпа убегающих людей, брошенных на произвол военной судьбы в самом начале катастрофы...

...Мы всё ещё были раздетые, босые и уже замерзающие от начинающихся холодов, поэтому родители выбрали юг – Среднюю Азию, тёплые края. И началась наша «организованная» эвакуация. Поезд из Воронежа стал для нас временным спасением от холода и грязи. Нашей семье дали отдельное купе с четырьмя спальными местами – деревянными полками. После пережитого это было шикарно.

Но мы недолго блаженствовали в этом комфортном поезде, он оказался не для нас, понадобился людям поважнее, и нас пересадили в теплушки – товарный поезд для скота, с вагонами без полок. На ночь укладывались на полу кто, где и на чём мог. Но и этот товарняк не стал «экспрессом» в мирную жизнь. По этой ещё очень долгой и тоже опасной дороге туда, в ту жизнь, где нет бомбовых разрывов, нас ещё много раз «перебрасывали» из одной теплушки в другую, пока, наконец, довезли-таки до тёплых краёв.

Виктор Клейман: стр. 18-19, 23

Родился в 1927 году в Донбассе, в городе Лисичанске. Большую часть жизни работал в проектной организации. Репатриировался в 1994 году. Живет в Ришон Ле-Ционе.

Можно ли назвать «эвакуацией» то бегство, которое мы совершали в эти страшные дни? В то время и слова-то такого мы не слышали, а население называло нас «беженцами». Судя по карте, расстояние, которое мы прошли пешком, составляет около пятисот километров, а с учётом блужданий и возвращений это был «поход» протяжённостью километров в шестьсот. Начало пути не предвещало ничего хорошего, но главные трудности были впереди…

...Внезапно нам объявили, что выдают сухой паёк, денежное довольствие, и в пешем порядке выводят из района спецработ. Направление – железнодорожная станция (или станица, не помню точно) Морозовская в Ростовской области, в двухстах километрах от Сталинграда…

По дороге двигалась беспорядочная толпа отступающих. Были среди них раненые красноармейцы, гражданские лица; гнали скот...

Для покупки билетов, кроме специальных проездных документов, требовалась справка о «санобработке». Для этого надо было выстоять огромную очередь в пристанционную баню, к которой был пристроен санпропускник, где с помощью пара уничтожались насекомые в одежде людей. Это заведение народ называл «вошебойкой», и эффективность его не всегда была на высоте, зато мы впервые за долгое время вымылись в бане… Получив вожделенную справку и выстояв огромные очереди за хлебом, а потом за билетами, мы, наконец, втиснулись в переполненный поезд.

Эвакуация советских евреев - неорганизованное бегство

Люся Шахмурова: стр. 13-15

Наверное, поэтому и остался в памяти тот изначальный страх, что был он от безысходности, от незнания – что делать, куда обращаться за помощью. Папу за несколько дней до начала войны мобилизовали на железнодорожную станцию в местечке, на какую-то разгрузку, и мама осталась одна с нами, тремя крошками. Как безумная носилась она по комнатам, заламывая руки и громко взывая к папе: Мойше, где ты, что делать?

Вдруг она выхватила из шкафа наволочку, затолкала в неё какую-то нашу детскую одёжку, взяла младшую, Маню, на руки, трёхлетнюю Фейгу – за руку, крикнула мне: «Держись за меня!», и мы выбежали на улицу. Там уже ждала нас подвода с извозчиком. Когда мама успела договориться? Мама закинула в подводу свою наволочку, нас с Фейгой, села сама с Маней, и мы поехали в Ляховец. Это было соседнее местечко, километрах в двенадцати от нашего, там жили мамины родители и её братья со своими семьями. Видимо, маме казалось, что там спасение.

Когда мы доехали до этого места «спасения», до Ляховца, здесь было уже хуже, чем в Ямполе: грохот близких бомбовых разрывов и вопли испуганных людей... Всё же нас, детей, уложили спать, но взрослые всю ночь говорили, обсуждали, плакали, молились...

С тревогой все смотрели на дорогу, забитую толпами бежавших людей. Люди убегали от стремительно надвигавшейся опасности неизвестно куда: на юг, на восток…

Под порогом нашего дома в Ямполе была зарыта коробка с ценными вещами на чёрный день. Но когда этот день наступил, мама про коробку забыла, а папа, уверенный, что мама её взяла, за неимением времени не стал смотреть, лежит она или нет её. Так мы остались без вещей, без денег, без ценностей...

Шли месяцы наших скитаний. Голодные, оборванные, запуганные и завшивленные, мы убегали от гнавшейся за нами смерти, и через три месяца добрались на своей телеге до города Черкассы (это название запомнилось на всю жизнь). И здесь мы попали в настоящий ад. В этом городе надо было переправиться на другой берег Днепра. Но последний мост через реку был только что разбомблён, и бомбёжка продолжалась. Железным каскадом стремительно нёсся с неба на землю ураган смерти, и спрятаться от него было невозможно. Когда удавалось поднять голову, то через гребни уцелевших домов видны были только летящие вниз бомбы. Мы прятались где могли и как могли. Перебегали от дома к дому, от дерева к дереву. Я за руку с Фейгой, мама с грудной Маней на руках, папа, как всегда, стерёг лошадей. Не могу до сих пор понять, как мы не потерялись тогда, как уцелели, как нас нашёл и собрал папа...

Изидор Ляст: стр.32

Родился в 1931 году, в городе Остров-Любельский, Польша. Физик, профессор. Репатриировался в Израиль в 1977 году. Живет в Бней-Браке.

Из дневника его брата Мони:
26 июня: в 12 часов начали эвакуироваться учереждения. Мы не знаем, или ехать, или остаться. В 4 часа приезжает папа с лошадью. Мы уже давно готовы и запакованы... Мы уезжаем. Едем берегом, около парома массы людей. Около костела лежат в окопах бойцы. Нас не пропускают дальше. Берегом ехать нельзя. Едем назад. Распаковываемся. Папа идет узнать, можно ли нам ехать через город. Около почты стоит пулемет. Приходит извозчик с вестью, что можно ехать. Едем. На улицах, прижимаясь к стенке, бегут с вещами испуганные люди... Подъезжаем к парому. Толкотня. Полно людей и машин...

Виктор Клейман: стр. 18-19

1 сентября 1941 года я пошёл в школу, в 7-й класс. И вдруг занятия в школе прекратились: оказалось, что железнодорожная связь Лисичанска с внешним миром прервана – немцы уже на подступах к городу. Вскоре на заводе у папы объявили: сотрудники должны эвакуироваться… пешком! До ближайшей действующей железнодорожной линии надо было пройти километров пятьдесят. Об эвакуации семей и речи не было.

Так мой папа попал в «первую» эвакуацию, а мы с мамой остались дома.

Вернулся из эвакуации папа и приступил к работе – шахты начали восстанавливать, и заработали некоторые цеха рудоремонтного завода. Я сдавал экзамены. Засадили огород. Жизнь входила в привычное русло. И вдруг (опять «вдруг»!), папе объявили на работе, что тресту «Лисичанскуголь» приказано срочно сформировать «отдел (или район) спецработ» для строительства укреплений (то есть окопов). Папа назначается туда начальником финансов (проще говоря – бухгалтером). Велели выезжать немедленно в район села Ново-Астрахань, и это не в сторону фронта, а, наоборот – за Донец, на северо-восток, километров за 50 от Лисичанска! Я в это время сдал экзамены, получил свидетельство об окончании неполной средней школы и собирался ехать работать в колхоз. Но папа добился, чтобы меня взяли рыть окопы на правах добровольца, и я уехал вместе с ним. Мама осталась дома одна.

Папа напряжённо работал, начисляя зарплату «трудармейцам» (так нас называл народ). Через село уже шли в восточном направлении танки, орудия, обозы. Он пробурчал как-то: «Научились воевать: технику выводят в первую очередь».

Лев Лебедев: стр. 24-25

Лев Лебедев – доктор исторических наук, профессор, академик Международной академии информатизации; родился в 1929 году в городе Невеле, Псковской области. 
С 1996 года живет в Израиле, Тель-Авив.

Первые бомбежки города Невель, где мы жили, начались в самом начале июля 1941 г. Восьмого июля 30 немецких бомбардировщиков бомбили наш маленький город. Растерянность, страх овладели людьми. О том, что особая опасность угрожает евреям, ничего не сообщалось, так же как и об опасности захвата Невеля немецкими войсками. Наоборот, в предвоенные годы советской пропагандой внушалось, что если враг нападет на Советский Союз, он будет немедленно разгромлен, и война будет вестись на вражеской территории... Каждая семья вопрос об эвакуации решала самостоятельно. Причем решать приходилось пожилым людям – молодежь была в первые дни войны призвана в Красную Армию. Организованной эвакуации не было, по крайней мере, в наших местах. Пожилым людям было трудно расстаться со своим домом, имуществом, начать путь «в никуда». И многие не решились.

Некоторые семьи, в том числе и наша, уехали в деревни. Родители решили, что мы отправимся на несколько дней в деревню Спичино, где у папы были знакомые крестьяне, переждем бомбежки, а потом будем действовать в зависимости от обстоятельств. Сам папа не поехал – не мог оставить работу. Его коллега Залман Двирц со своей семьей и нашей возглавил начало нашей эвакуации. Путь этот оказался длиною в 1000 километров.

В деревне Спичино к нам отнеслись хорошо. Папу и Двирца знали и уважали. Но через несколько дней стало известно, что немцы приближаются к Невелю, и мы решили срочно двигаться на восток. 16 июля Невель захватили немцы. Нас обгоняли немецкие танки. Лошадь с трудом тянула телегу, на которой лежали вещи и сидела больная жена Двирца. У него в руках были вожжи и кнут. За телегой шествовали трое детей Двирца и наша команда: беременная мама, бабушка, шестилетняя сестренка Маня и я...

...Фронт приближался к нашему городу. Начался второй этап звакуации. Папа снова получил приказ эвакуировать скот. В деревне Кунганово, Высоковского района, мы попали в окружение. Немецкие войска были и впереди, и сзади, и с флангов. Только несколько километров отделяли нас от немцев. Оставалось ждать контрнаступления нашей армии. В самое неподходящее время порвались мои ботинки. Не выдержали длинных дорог. Пошли мы с мамой в сельмаг посмотреть, нет ли там случайно ботинок моего размера. Но увидели нечто иное. Мужики грузили на телеги, тачки, на плечи мешки муки, соли, крупы. Женщины, обгоняя друг друга, хватали все, что попадется, толкались, ругались, дрались. Деревенский магазин был не богат товарами. Когда осталась последняя гребенка, две тетки вцепились в неё, гребенка сломалась, и они схватили друг друга за волосы. Смотреть на эту сцену было страшно и смешно...

Места Эвакуации

Казахстан

Елена Аксельрод: стр. 116-117, 119

Родилась в 1932 году, в Минске. Литератор, работала и жила в Москве, откуда репатриировалась в 1991 году. Живет в Маале Адумим.

...После трех месяцев скитаний в теплушке мы добрались до Алма-Аты. Помню, как мы с мамой отправились навестить обосновавшегося там художника, друга отца еще по Вхутемасу. Отдельная благоустроенная квартира - я таких и в Москве не видела. Подоконник заставлен банками с домашним вареньем. Мама просит хозяйку - благообразную Любовь Семеновну - уложить меня где-нибудь. Та, потупившись, отвечает: «По правде говоря, я боюсь сыпняка». А я, изголодавшаяся, не могу оторвать взгляд от варенья на подоконнике. Хнычу, зарывшись в мамину юбку: « Хочу чего-нибудь сладенького». Хозяйка, поймав мой взгляд: «О сладком, деточка, забудь». Мама сгребает меня в охапку, и мы убегаем в свое временное пристанище на окраине города, где нас ждали папа с бабушкой.

В конце концов, наше семейство втиснули в крошечную комнатушку в помещении местного Союза писателей - сначала вместе с эвакуированной из Ленинграда семьей писателя Александра Хазина... Жену Хазина Ирину с маленьким Вовчиком отселили, а у нас на полу, и даже на столе, постоянно ночевали «поляки».

М. Аксельрод, 23.03.1943 года:
«У нас все как было, литера не было и нет, дразнят этим литером как собачку куском мяса...»

Литера - это буквы А и Б, и от нее зависело качество и количество причитающихся по карточкам продуктов.

...Помню только черное картофельное пюре и «кровяные котлеты», которыми нас по талонам потчевали в столовой, да еще багрово-коричневую патоку, стекавшую по трубам кондитерской фабрики. Мы, дети, лизали патоку, приклеившись к трубам. Иногда от местных ребятишек мне перепадали жесткие комья желто-серых жмыхов, которые я подолгу грызла, да еще и родителей угощала...

Элла Рабинович: стр. 123-124

Родилась в 1938 году, в Вознесенске. По профессии инженер, жила и работала в Ворошиловграде, откуда репатриировалась в 1976 году. Живет в Тель-Авиве.

В нашей землянке был глиняный пол, и бабушка мазала его мокрой глиной. У нас в комнате имелось одно маленькое окошко на уровне моего роста. Почему я это помню? Потому что однажды мама была на дежурстве, а мы с бабушкой как обычно - дома. Была светлая лунная ночь, я выглянула в это окно, а там стоял волк. Помню, как чудно светились при свете луны его уши. Бывали довольно часты случаи, когда люди шли со станции, а волки набрасывались на них, и загрызали. Вой волков я помню до сих пор.

...Еды не хватало, а тут еще буржуйка испортилась, готовить было не на чем, и мы не ели целый день. Пришла мама, вызвали какого-то дядьку для ремонта. И когда он починил печку, бабушка испекла оладьи из картофельных очисток, с овсом, на железном листе. Ничего вкуснее в жизни я не ела!

...Помню небо в тех местах: низкое, и растительности почти никакой - барханы, песок и жалкий саксаул, а поскольку игрушек никаких не было, я рисовала ковры на песке. Меня, маленькую, спрашивали: а когда кончится война? Я упорно твердила одно и то же: «В мае!» И она закончилась в мае, правда через несколько лет...

... В 1944-м в наш край начали прибывать выселенные из Повольжья немцы. И чеченцы. И вот тогда стало очень опасно, потому что чеченцы ходили с ножами и были очень злые. Было от чего - они были люди, обделенные судьбой. Некоторых поселили на острове дяди Жени. У него там в маленькой больничке от страшного заражения умерла 14-тилетняя девочка, жестоким образом изнасилованная с внесением всех инфекционных болезней. Власти относились к чеченцам жестоко, и они были как у Лермонтова: «Злой чеченец точит свой кинжал»...

Ташкент/Урал

Лев Лебедев: стр. 27-28

...Мы пешком дошли до города Углича, Ярославской области. Дальше двигаться было нельзя, поскольку мама скоро должна была рожать. Угличский городской совет выделил нам квартиру, ранее принадлежавшую управлению Угличской ГЭС, построенной на крови и костях заключенных. Папа начал работать в конторе «Заготскота». 28 декабря мама родила сына. Было холодно и голодно. Рабочая карточка на продукты была только у папы. Спустя несколько месяцев папу назначили директором совхоза, расположенного в 30-ти километрах от Углича, и мы поехали с ним. Однако вскоре его отозвали в Углич на прежнее место работы, а мы остались в совхозе. Здесь, в двенадцать лет, началась моя трудовая деятельность, пополнился запас ненормативной лексики. Во время посевной кампании я должен был помогать дяде Васе. Лошадь за зиму отощала, во время пахоты часто останавливалась. Надо было слышать, сколько и каких многоэтажных ругательств выкрикивал дядя Вася!

...На хуторе, кроме нашего, был ещё один дом, в котором располагалась контора «Заготкорье». Мама и еще одна женщина на допотопном прессе формировали кору деревьев в тюки для отправки заказчикам, по преимуществу на заводы, изготовлявшие порох. Кора использовалась при изготовлении пороха в качестве дубителя, считалась стратегическим сырьем. После окончания шестого класса меня приняли в эту контору на ответственную должность заготовителя. Директором была весьма пожилая, но очень энергичная женщина, эвакуированная из блокадного Ленинграда, где умерли от голода её муж и двое детей. В мою обязанность входило писать письма председателям колхозов о важности выполнения оборонного заказа на заготовку коры. Их подписывала Варвара Кирилловна Зак (так звали директора), к письмам прилагали директиву райисполкома, сколько коры должен заготовить каждый колхоз, и посылали эти письма по почте. Эффективность такой работы была низка. Директор решила посетить некоторых председателей колхозов лично. Для стимуляции выполнения оборонного заказа нам давали дефицитные товары, в первую очередь водку и мыло. Мы брали с собой этот заманчивый товар и отправлялись пешком к председателям колхозов заключать договора. На лесных дорогах директором овладевал страх: «Левочка, а вдруг нападут волки?». Я, тринадцатилетний герой, храбро успокаивал её: «Не бойтесь, Варвара Кирилловна, я их прогоню палкой»...

Виктор Клейман: стр. 22-23

...Сколько времени мы шли за майором, я не помню: усталость и голод брали своё. Помню только, что он шёл каким-то извилистым маршрутом, выбирая балки и лесочки, благо местность была пересечённая – это был левый, равнинный берег Донца. Фуражка нашего «ведущего» то появлялась, то исчезала. Мы пытались догнать его, но сил не хватало. В сумерках мы потеряли майора и больше его не видели. А наутро обнаружили, что тот вывел нас из окружения где-то в районе города Станично-Луганское, где мы переправились через Донец. Дальше мы двигались по степной местности, по правому берегу Донца. На территории нынешней Луганской области я помню только город Краснодон, который мы прошли незадолго до прихода туда немцев. Много лет спустя я был там в командировке, и главный инженер предприятия электрических сетей (мой бывший дипломник), возивший меня на подстанцию, показал мне шахту, куда фашисты и их пособники живьём сбрасывали евреев… Говорят, что кто-то из обречённых схватил немецкого офицера и утянул его с собой в шахту…

… Потом путь лежал вдоль железной дороги, но попасть в какой-нибудь железнодорожный состав мы не смогли, пока не дошли до узловой станции Сальск. Мы проходили станции со звучными названиями: Зерноград, Целина, Гигант, где высились гигантские зерновые элеваторы, полные хлеба. Ни местным жителям, ни беженцам ничего из этого добра не досталось: видимо, руководство ждало особого распоряжения. По дошедшим до нас впоследствии слухам, хлеб вывезти не успели…

...Прибыли в Красноводск. Первое, что увидели – это стоящий у причала огромный пароход, на который всходили по трапу какие-то военные в незнакомой нам зелёной форме. Впоследствии мы узнали, что это были поляки из армии Андерса, отправлявшиеся в Иран (в то время говорили – в Персию). Там было много польских евреев. Мы увидели этих доходяг – поляков и евреев: многие из них были взяты в армию Андерса из лагерей и ссылок. Потом эта армия через Палестину попала в Италию, но некоторым евреям (в том числе Менахему Бегину) удалось остаться в Палестине и воевать за создание государства Израиль. У меня была тайная фантастическая идея: как-нибудь под видом поляков или польских евреев проникнуть на один из пароходов, отправлявшихся в Персию, а оттуда попасть в Палестину. О своей «тайной идее» я никому, даже папе, не рассказал: действовал неосознанный страх наказания за крамольные мысли…

Лев Саксонов: стр. 39-41

Родился в городе Камышине, на Волге, в 1929 году.
Живописец, график, художник книги.
Картины находятся в Музее изобразительных искусств им. А.С. Пушкина, в частных собраниях разных стран мира.
Член Союза художников России. Живет в Москве.

У первой квартирной хозяйки изба была набита жильцами. Я спал на русской печи. На печи все время сушились колотые дрова. Поверх дров – дерюжка, поверх дерюжки – я. Прожил я, наверное, дней десять, прежде чем мне понадобилось по большой нужде. Уборная во дворе была заколочена. Я спросил хозяйку, куда пойти. Она указала мне на место возле собачьей будки. Я присел, огромная черная зверина рычала от нетерпения, и не успел я поднять штаны, как снег стал опять чист. Кобеля этого больше ничем не кормили.

Когда мама приехала из Шарыпова, я совсем доходил. Картошку, которую мне мама оставила, хозяйка заменила на гнилую. Я даже голодный не мог есть черную, мерзко пахнущую жижу, а потом и аппетит пропал. Мама сняла мне угол с койкой у другой хозяйки. Жильцов, кроме меня, у той не было. Я запомнил только одну ночь, когда на русской печи спала Полина, одинокая бедная пожилая дурочка. Ее по очереди содержали все жители Кушнаренкова. Она, не переставая, выпускала газ из желудка. Я задыхался, я накрылся одеялом с головой, но это не помогло. Форточки на окнах не открывались. Тихонько в темноте я открыл дверь и вышел. Я глотал ледяной воздух, как мороженое. Звездам, чистым и ясным, было тесно на небе. Или небу было тесно от звезд. «Ты чего?» – хозяйка, наверное, услышала, как я открывал дверь, и вышла на крыльцо. Я ответил. Мы зашли в дом. «Полина, не бзди!». «Я, тетенька, вчера у Карнауховых жила, они горохом кормили».

А в Шарыпове я пошел учиться в пятый класс уже после нового, 1942 года. Школу, большую избу, не топили. Сидели одетые, писали карандашами, чернила замерзали. Школа была татарская. Были уроки русского языка, но почему-то никто из ребят по-русски не говорил. На математике было легче, я до сих пор помню: бир, ике, эшь, дурт, бишь, олтэ, жидэ, сигез, тугэз, ун и так далее. А на всех других уроках сидел дураком. В Шарыпове было очень много слепых среди пожилых людей. А почти все остальные, в том числе и ученики моего класса, болели трахомой, глаза у них были красные и все время слезились. В то время трахому лечить не могли, она приводила к слепоте...

Макс Койфман: стр. 51-52

Родился на Украине, близ города Шостка, 1.1.1935 года, в еврейской деревушке Отктябрьфельд. Детский врач, автор многочисленных научных и публицистических работ. В Израиле с 1991 года, живет в Бейт Шемеше.

...На другом конце Волги какие-то тетеньки записали наши имена, посадили на повозки и повезли к железодорожной станции. Я не помню, как долго мы ехали, когда нас вывезли в Киргизию, на станцию со странным названием Ош, построили в неровные ряды, и повели в детдом.

...Случалось, мы дежурили в столовке, где убирали, мыли посуду, подчищая остатки супа и каши со дна кастрюли или котла. После нас эту посудину можно было и не мыть. Но пожалуй самым желанным был день, когда надо было выгружать из повозки хлеб. Прежде чем хлеб попадал на полки склада, мы терпеливо терли булку о булку, собирали крошки, высыпали их в кружку с кипяченой водой, и с аппетитом поглощали этот «суп по детдомовски», или попросту - затируху. Дежурство в столовке было для нас незабываемым праздником «полного живота».

...Слонялись мы и по базару, где собирали окурки - «бычки». Потом мы лепили из них самодельные папиросы, и дымили до одури. Но ходили мы на базар не только чтоб подбирать «бычки». Мы шли туда парами, вооружившись длинной палкой с ржавым гвоздем на конце. Один из нас незаметно просовывал ее между чьими-нибудь ногами, цеплял картофелину или сливу, а то и огурец, что горками лежали на земле, и тут же передавал добычу напарнику. Нас, конечно, ловили, драли за уши, даже били, но скоро мы сообразили, как избавить себя от расправы: надо громче орать, чтобы торгаши были посговорчивей. Не желая отпугнуть покупателей, они задабривали нас каким- нибудь огурцом или яблоком, лишь бы только «эти хулиганы» убрались поскорей. А эти «хулиганы» хотели есть, чтобы в животе не урчало, и под ложечкой не сосало.

...Родители отыскали нас в детдоме, и мама тотчас же забрала нас к себе. Папа, который работал переводчиком, был в очередной раз вызван на фронт. Будучи единственным мужчиной при маме, я брал Фаню, и мы спускались к базару, где мы «зарабатывали» на жизнь, продавая родниковую воду...

Продовольственные карточки, документы, прописка

Лев Лебедев: стр. 27-28

После многих блужданий мы добрались до города Торжок, и по шоссейной дороге – в город Кашин, где в это время находилась областная контора «Заготскота». Папа отчитался за сданный воинской части скот, и ему снова дали неделю для эвакуации семьи, после чего он должен был явиться в военкомат…

... Папе удалось получить принадлежащий конторе «Заготскота» дом на хуторе в трех километрах от Углича. Прописались, получили продуктовые карточки. О карточках и сегодня ещё больно вспоминать. За несколько дней до конца августа я пошел получать по карточкам хлеб. Хлеб получил, но домой пришел без карточек... У меня их украли. Кое-как дожили до начала следующего месяца, родители меня не ругали, но мне было стыдно, что я подвел семью. Первого сентября я пошёл в пятый класс школы. Жизнь, нелегкая в военные годы для всех, для нас усложнилась, когда папа был призван в действующую армию. С тринадцати лет я стал взрослым и осознал, что должен помогать маме содержать семью.

После окончания пятого класса, на школьных каникулах, я поступил на временную работу на оборонный завод. Меня назначили учеником фрезеровщика, а на следующий день отправили на лесозаготовки...

Владимир Дробнис: стр. 57-58

Доктор технических наук, профессор. Родился на Украине, в местечке Дашев, Винницкой области, в 1930 году. Инженер-металлург по цветным и редким металлам. Репатриировался из Волгограда в 2000 году, живет в Хайфе.

... В Алма-Ату мы прибыли ранним утром 30 декабря 1941 года. На дворе также было солнечно, но, в отличие от Арыси, стоял трескучий мороз, и это сильно усложняло нашу жизнь. Во-первых, нас не пускали с вещами в здание вокзала, и перед моим отцом возникла проблема поиска жилья. Во- вторых, мне пришлось по очереди караулить на улице багажные вещи, так как мама с больной сестренкой на руках не могла ждать на морозе. В-третьих, в стране была карточная система, а так как все запасы продуктов, приобретенные в Куйбышеве, были съедены в поезде, то возникла проблема добычи еды, особенно хлеба.

...Новый, 1942 год, мы встретили на морозной улице близ вокзала. Но очень быстро любимый папа разыскал телегу, развозящую хлеб с хлебзавода по магазинам, и умудрился без карточек купить у развозчика-казаха пару буханок черного хлеба. Кроме того, он договорился с ним, что временно, за плату, он пустит нас к себе на постой. Конечно, условия жизни на квартире у возчика были ужасные: маленькая избушка, с двумя проходными комнатами и земляным полом...

...У казахов мы прожили недолго, так как не были прописаны, и вскоре отец, нашедший весьма удачный способ добычи хлеба, перевез нас на квартиру к другому возчику, на сей раз - к русскому. Но и оттуда вскоре нам пришлось уйти - пришла милиция и велела нам в 24 часа убираться с квартиры куда угодно.

...Отцу наконец-то удалось отыскать родственницу-землячку, адрес которой у нас был с собой, и он вскоре перевез нас к ней. Но и здесь нам закрепиться не удалось... Мальца, как могла, сама растила своих детей и жила постоянно в большой бедности, снимая квартиру из 2 комнат, одна из которых была проходной... Оказалось, что кроме нас, у нее уже поселились две или три эвакуированных семьи...

...Наше пребывание у Мальцы закончилось тем, что опять пришла милиция, оштрафовала и нас, и хозяйку, за то, что мы жили без прописки, и нам опять пришлось срочно искать новое место жительства. Вскоре мой неутомимый папа нашел еще одну квартиру на улице Клеверной, что на окраине города...

Любовь Тарнапольская: стр. 99-100

Родилась 28 августа 1937 года в Донецке, Украина. Врач, репатриировалась в Израиль, живет в Ашдоде.

...Мы ничего не знали об отце, а без офицерского аттестата маме не удавалось получить работу. Один-два раза в неделю ей разрешали мыть посуду в офицерской столовой за три порции супа с макаронами. Результатом поиска съедобных растений в окрестностях поселка была лишь горстка мелких клубней дикого картофеля.

...Мы поселились в глиняной кибитке, с маленькой печуркой внутри. Тепло добывалось дорогой ценой: сбором рассыпанного вдоль железнодорожных путей угля, за что местная власть грозила расстрелом на месте. В холодный сезон я жила в постоянном страхе за маму, ходившую ночами за топливом...

...Летом 1943 года мы наконец получили письмо и офицерский аттестат от отца. Он разыскал нас через Международный Красный Крест, и только тогда мы расстались с хлопковым жмыхом.

Нина Брусиловская: стр. 137

Родилась в 1923 году в Полтаве. Учительница русского языка и литературы, жила и работала в Полтаве. Репатриировалась в 1993 году, живет в Ганей-Авив.

1.09.1941:

Мама и я уезжаем из Полтавы. Папа работает в пекарне, его не отпускают. Оказывается, мама копила на мое приданое деньги... Эвколисты съели мои подушки и перины. Шутка сказать - 16 тысяч рублей за эвколисты! Прощаюсь с подругами...

Отношения с местным населением

Владимир Эфрусси: стр. 85

Родился в 1935 году в Одессе. Потомственный одессит из купеческого клана Эфрусси, по профессии инженер, занимался психологией обучения. С 1994 года живет в Израиле, Ришон-ле Цион.

...Эвакуированные там голодали, да и сельчанам было не сладко. Когда становилось невмоготу, мы с дедушкой ходили просить еду. Иногда нам давали несколько лепешек из местной кукурузы... За 4 года в эвакуации я два раза был приглашен на плов, который готовили только по большим праздникам. А дедушка до этого не дожил...

Я заболел дизентерией, не мог есть, и как потом мне рассказывали, лежал тихий и прозрачный. Спасла меня соседка-туркменка, которая принесла какую-то траву и съедобную пищу. Она спасла меня, а я даже ее имени не знаю...

...В краях, где мы были в эвакуации, ошивалось большое количество подростков. Скорее всего, это были питомцы детских колоний, или детдомов, которые либо бежали в теплые края, либо вынужденно оказались на улице. Поразителен был их антисемтитзм. Я и мои сверстники, в большинстве евреи, были для них «жидятами»...

Юрий Бураковский: стр. 91-92

Родился в 1932 году, в Ялте. Инженер-механик, жил и работал в Киеве, откуда репатриировался в Израиль. Живет в Ашкелоне.

...Проезжая населенные пункты Северного Кавказа, мы чувствовали враждебное отношение к себе местных жителей. «Все равно вас, жидов, Гитлер перестреляет», - говорили они. Нередко нам отказывали в просьбе напиться воды. В дороге нас нагнал верховой, командир с двумя шпалами на петлицах. Он сказал: « Немец уже близко, гоните быков, никому не говорите, что вы евреи. Местные ждут немцев».

...Тогда мама решила уйти от толпы. И повернула быков в сторону ближайшего села. Так мы оказались в селе Правокумка. Постучались в ближайший дом. Вышла старушка, приветливо улыбнулась. « На постой хотите? Надеюсь, не жиды», - и пригласила в дом. Я помогал хозяйке, копал огород, приносил воду, хозяйка была довольна...

...Наша хозяйка, испугавшись слухов, что вдруг и мы евреи, велела нам убираться. С трудом мы нашли новое жилье. Но туда на постой пришли немцы... Наше положение ухудшалось. Усиливались подозрения в отношении нас. Особенно усердствовали полицаи и староста. «Чего вы бежали, значит у вас рыльце в пыльце!»- говорили они маме.

Иосиф Минц: стр. 112-113

Родился в Невеле (Псковская область) в 1932 году. Инженер-электрик, жил и работал в Иваново, откуда репатриировался в 1994 году. Живет в Хайфе.

...Поселили нас, пятерых, в одной русской семье. «Русские» – это, в основном, раскулаченные и высланные украинцы. У них было две комнаты, нам выделили угол у печки около входной двери. Спали на полу на соломе, а Дора – на печке, которая никогда не топилась. Хозяйку звали Лукерья, у нее своих четверо детей: три мальчика и младшая девочка. Нищета нищетой. Нас сразу обворовали. У мальчишек – много друзей, им тоже было интересно на нас посмотреть: городские, да к тому же евреи.

...Вторую зиму мы жили у казахов, занимали часть комнаты у входной двери. Условия были ужасные, но сказать, что хозяева к нам плохо относились, нельзя.

Виктор Ваксман: стр. 126

Родился в 1939 году в городе Велиже, Смоленской области. Жил и работал в Смоленске, откуда репатриировался в 1998 году. Живет в Иерусалиме.

...Леня нашелся в 1943 году в ремеслухе - ремесленном училище в Омске, а до этого успел побывать на рытье окопов в районе Сталинграда, недалеко от тех мест, где воевал отец. Вернулся он домой, радость была огромной, но для меня с этого момента началась черная полоса. Дело в том, что я уродился беленьким, и голубоглазым, ничем от местных детей не отличался, и о нашей с мамой национальности никто как-то не задумывался... А вот Леня был настоящий еврей - глазастый брюнет с выразительным носом... и деревенские мигом почуяли в нем чужака. Я и не заметил, когда именно изменилось к нам отношение, ко всей нашей семье, но только вдруг вчерашние друзья перестали принимать меня в свои игры, стали гнать отовсюду, и вдруг я узнал, что я не такой как все, и впервые услышал от взрослых слово «жиденок». А уж чего Леня успел натерпеться из-за своей внешности в своей ремеслухе! Пацаны там были отпетые, и как только они не издевались над единственным евреем, к тому же из интеллигентной семьи! Брат рассказывал, что они устраивали соревнования - кто ловчее щелкнет его ложкой по носу, да так, чтоб сразу кровь пошла. И все это с прибауточкой: « За то, что жид!»...