Воскресенье-четверг: 8:30-17.00 Пятница и предпраздничные дни: 8.30-14.00.
Яд Вашем закрыт по субботам и в дни израильских праздников
Минск, Белоруссия, 3 марта 1992-го года. Церемония памяти жертв Минского гетто
Минск, Белоруссия. “Яма”, памятник тысячам евреев Минского гетто, убитых 2-го марта 1942 года
Бабий Яр, Украина, памятник жертвам
Бабий Яр, Украина. Памятник расстрелянным в Бабьем Яру евреям
Рауль Валленберг
Иерусалим, Израиль, 28/10/1963. Посадка деревьев в честь Праведниц Народов Мира Марии Канн и Владиславы Бартошевской (Польша)
Имена моих прадедов мне неизвестны,
Даже деда я помню всего одного.
Признаваться в плебействе мне вовсе не лестно
И о предках мне горько не знать ничего.
Ни внушительным ямбом, ни гордым хореем
Не создать родословной, коль нету её.
Я на землю пришёл худородным евреем.
Местечковая кличка - вот имя моё.
Надо мной не трясли бородами седыми,
О наследстве мне не было в жизни хлопот.
Отчего же ловлю я себя на гордыне,
На какой-то обиде, что в сердце живёт?
Разве плохо черты допотопного рода
Неизвестные предки сложили во мне?
Облик дедов моих - до какого он года
Будет жить в этом мире, как камни в огне?
Где-то там далеко, поколение третье
Попытается вспомнить, откуда идёт.
Воробьи не меняются в тысячелетьях,
Беспородное племя - бессмертный народ.
*
Я ЕВРЕЙ!!! (отрывок из поэмы)
Гафур Гулям
Я - еврей!
Имя мое не произноси,
Эй, вампир!
О родословной моей
у прапрабабки своей
Спроси!
Когда предок твой
Скальпом рогатым,
Бычьим скальпом
Венчая башку,
Знать не знал,
Что такое
И соль, и огонь, и лунги
И нибелунги;
Когда не было стрельчатых башен,
Готических храмов,
Когда травы,
Родящие краски,
Ещё не открылись взору,
На весь мир прогремел,
Словно гром над горами,
Грозный голос еврея,
Создавшего Тору:
Я - еврей!
Истоки евангелья
Скрыла столетий мгла,
Ветры изгрызли
Пергаментов пыльный ворох.
А знаешь ли ты,
Что Христа создала
И сыном Марии его нарекла
Старая еврейская Тора?
О моей родословной расскажут
Миллионы книг.
Дым изгнания горький
В моих глазах
Я - еврей!
Стих Корана,
Что сшит из кусков,
Как верблюжий потник,
Что заштопан и снова изорван,
Во мгле аравийских степей -
Лишь бродячая тень
Гордой мысли моей:
Я - еврей!
Знал бы ты,
Сколько горя и слез
Я в скитаньях моих перенес,
Сколько я исходил стран.
Жизнь еврейская так не длинна,
Как дорога,
Которой идет
Бесконечно
Скитающийся караванM
И когда фараоны
По пустыням
Скакали за нами,
И когда нас хватали
Холодные лапы морей,
Сохранял гордый разум
Отверженнный миром изгнанник
И дарил
Придорожным народам
Крупицы культуры своей
Я - еврей!
Оживите
Священного храма
Замшелые камни,
Стены плача
Седой Палестины,
Где стон мой схоронен навек!
Сотни, тысячи лет
Я хватал вас сухими руками
И приюта просил,
И кричал, что и я - человек.
Где отчизна моя?
Где могилу мне вырыть, о камни!
Или тело отверженного
Будет
К небу подвешено,
Навеки над миром торчать?
Все молчат -
Фараоны,
Пророки,
Хаканы
И сулейманы -
Молчат!
Я - еврей!
Я - еврей!
Имя мое не произноси,
Эй, вампир!
Пусть оно
Рыбьей кости острей
Застрянет в глотке твоей.
Терпи!
Когда голос твой,
Хриплый и резкий,
Поносит евреев
И этак и так -
Знает мир:
Это воюет
Схвативший сена обрезки
И оставивший голову
в сенорезке
ишак…
(1941)
*
И в чужом жилище руки грея,
Я себе позволила спросить:
"Кто же мы такие?" Мы - евреи!
Как я смела это позабыть!
Я сама не знаю, как я смела,
Было так безоблачно вокруг.
Я об этом вспомнить не успела,
С детства было как-то недосуг.
Дни стояли сизые, косые,
Непогода улицы мела...
Родилась я осенью в России,
И меня Россия приняла…
(…)Жили мирно, не щадя талантов,
Не жалея лучших сил своих.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших,
Их, потомков древних Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев,
Храбрых командиров и бойцов.
Отвечайте мне во имя чести
Племени, несчастного в веках,
Юноши, пропавшие без вести,
Юноши, погибшие в боях!
Вековечный запах униженья,
Причитанья матерей и жен,
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ расстрелян и сожжен...
Танками раздавленные дети,
Этикеткa - "юда", кличка - "жид"...
Нас уже почти что нет на свете!!
Нас уже никто не оживит!!!...
Мы - евреи! Сколько в этом слове
Горечи и мук прошедших лет!
Я не знаю, есть ли голос крови,
Но я знаю крови красный цвет.
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклейменная в веках;
И людская кровь заговорила
В смертный час на разных языках."
*
На Ваш вопрос ответить не умея,
Сказал бы я - нам беды суждены.
Мы виноваты в том, что мы - евреи.
Мы виноваты в том, что мы умны.
Мы виноваты в том, что наши дети
Стремятся к знаниям и мудрости людей.
И в том, что мы рассеяны по свету
И не имеем родины своей.
Нас сотни тысяч, жизни не жалея,
Прошли бои, достойные легенд,
Чтоб после слышать: "Это кто, евреи?
Они в тылу сражались за Ташкент!"
Чтоб после мук и пыток ОсвенцИма,
Кто смертью был случайно позабыт,
Кто потерял всех близких и любимых,
Услышать вновь: "Вас мало били, жид!"
Не любят нас за то, что мы - евреи,
Что наша вера - остов многих вер,
Но я горжусь, отнюдь я не жалею,
Что я еврей, товарищ Алигер.
Недаром нас, как самых ненавистных,
Подлейшие с жестокою душой,
Эсэсовцы жидов и коммунистов
В Майданек посылали на убой.
Нас удушить пытались в грязном гетто,
Сгноить в могилах, в реках утопить,
Но несмотря, да, несмотря на это,
Товарищ Алигер, мы будем жить!
Мы будем жить, и мы еще сумеем
Талантами и жизнью доказать,
Что наш народ велик, что мы, евреи
Имеем право жить и процветать.
Народ бессмертен, новых Маккавеев
Он породит грядущему в пример.
Да, я горжусь, горжусь и не жалею,
Что я - еврей, товарищ Алигер".
*
Знаменитое стихотворение Маргариты Алигер "Мы - евреи" - отрывок из поэмы "Твоя победа", напечатанной в 1946 г. в журнале "Знамя". Многие годы авторство ответа приписывалось Эренбургу, у которого были даже неприятности в связи с этим. Эренбурга вызывали в соответствующие органы, а в семье считали, что кто-то хотел насолить Эренбургу, приписав ему авторство "Ответа М. Aлигер". Ирина Эренбург, дочь писателя, подтверждала, что это стихотворение не её отца, но что под многими его строками он мог бы подписаться.
Автор ответа - Михаил Рашкован, в то время - житель г. Самарканда, ныне проживает в Израиле - в 1939 г. окончивший с отличием школу и мобилизованный в армию. В начале июля 1941 г. был уже на передовой, а в конце июля получил тяжелое ранение - первое, но не последнее. Еще дважды был он ранен, и лишь в 1946 г. демобилизовался"
*
Учим, дети, речь родную.
На дворе гробы вплотную,
Хоть малы, зато в излишке -
Ваш букварь, приготовишки.
Снег, обугленный местами,
Тает черными крестами,
Над Варшавой мгла багрова.
Чти, сынок, родное слово.
Снежный ветер пляшет лихо,
С ним упырь и упыриха,
Упырят полно повсюду…
Не забудешь? Не забуду.
Не кричи, во сне считая
Страшных птиц ночные стаи.
Поутру в сырой воронке
Откопаешь пол-ручонки.
Привыкай к могильной яме,
Сядь за парту с упырями.
В мир оглохший, в мир проклятый
Войте хором, варшавята!
1939
*
Кампо ди Фьори (Фрагмент)
Чеслав Милош
...Я вспомнил Кампо ди Фьори:
В Варшаве на карусели
Кружились влюблённые пары,
Взмывая под самое небо
Последние стоны гетто.
Так сладко щемило сердце,
И не достигали слуха
На майском ветру развевались
Подолы девичьих платьев,
А дым от горящего гетто
В прозрачном воздухе таял...
Я вспомнил Кампо ди Фьори –
Гулянье воскресное в парке,
Убыбки и смех прохожих,
Погожий вечер в Варшаве...
*
Колыбельная Бабьему Яру
(Песнь матери)
Овсей Дриз
Я бы привязала колыбельку к балке
И тебя б качала, мой ангел, мой Янкель.
Но мой дом как факел вспыхнул средь ночи,
Негде мне баюкать тебя, мой сыночек.
Я бы привязала к дубу колыбельку,
Пела б и качала дочку мою Эльку.
Но дотла сгорели все мои пожитки,
Не осталось даже от наволочки нитки.
Черные густые косы я отрежу
И на длинных косах колыбель подвешу.
Но кого баюкать? Где вы, мои дети?
Я одна осталась на всем белом свете.
Буду я по свету матерей аукать,
Приходите, матери, плакать и баюкать.
Матери седые, будем с вами вместе
Бабий Яр баюкать колыбельной песней.
*
Качается себе колыбелька
Туда и назад.
Нету в той колыбели
Маминого счастья.
Нету в той колыбели
Маминой радости.
Качается себе колыбелька…
Горе.
А белая козочка
Виновато мигает,
Зажав во рту
Кровавую соломинку.
*
К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Я жил когда-то в городах,
И были мне живые милы,
Теперь на тусклых пустырях
Я должен разрывать могилы,
Теперь мне каждый яр знаком,
И каждый яр теперь мне дом.
Я этой женщины любимой
Когда-то руки целовал,
Хотя, когда я был с живыми,
Я этой женщины не знал.
Мое дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня.
Мы понатужимся и встанем,
Костями застучим - туда,
Где дышат хлебом и духами
Еще живые города.
Задуйте свет. Спустите флаги.
Мы к вам пришли. Не мы - овраги.
(1944)
*
На улице гетто открыты ворота,
как хищного зверя несытая глотка.
Кто вышел – пропал – не надейся на чудо,
из пасти бездонной возврата не будет.
Ни света, ни хлеба в жилищах убогих,
но это не голод зовет их в дорогу –
собрались с рассветом еврейские дети
у Миры, что школой заведует в гетто.
Им Шолом-Алейхема Мира читает,
смешит их, от горестей дня отвлекает,
и шепчет беззвучно под смех их веселый:
сто тридцать сегодня добрались до школы.
Как страшно назавтра вернуться к работе -
к безжалостной логике устного счета -
Здесь нету сложенья – одно вычитанье –
еще два десятка ушли на закланье! (…)
Нашли ночью бункер, где дети скрывались,
и вновь ты считаешь, со счета сбиваясь:
не знают пощады бухгалтеры ада –
еще семь десятков ушли за ограду…
Виленское гетто, 10 мая 1943.
*
Вайт фун данэн. Жизнь как чудо (песня)
Стихотворение Ицхака Панера. Посвящено сиротам Транснистрии (Заднестровья). Во время войны румыны депортировали евреев Бессарабии и Буковины в Заднестровье(Украина), где большинство из них погибли. Ицхак Панер, будучи там написал эту песню. Ему удалось передать текст этой песни Ицхаку Арци(впоследствии депутат нашего парламента - Кнессета, которому было разрешено выехать из Транснистрии. Ицхак Арци выучил это стихотворение наизусть и таким образом вывез её контрабандой из концлагеря.
Далеко отсюда
Далеко-далеко отсюда
есть страна, где жизнь, как чудо
лучшая на свете
нет ни немцев, ни расстрелов
ходят все в одеждах белых
и смеются дети
далеко-далеко отсюда
есть страна, где жизнь как чудо
там мир чуть-чуть теплее
не носят старцы с бородою
повязки жёлтой со звездою
хоть они и евреи
далеко-далеко отсюда,
есть страна, где жизнь как чудо
там столы накрыты
там у каждого есть мама
он у ней любимый самый
там всегда все сыты
далеко-далеко отсюда
есть страна, где жизнь как чудо
поезда, придите!!!
И из гетто поскорей
Хоть самых маленьких детей
В страну ту увезите!!!
Далеко-далеко отсюда
Далеко-далеко отсюда..
Далеко-далеко отсюда…...
*
Я это видел! (Керченский ров).
Илья Сельвинский
Можно не слушать народных сказаний,
Не верить газетным столбцам.
Но я это видел. Своими глазами.
Понимаете? Видел. Сам.
Вот тут дорога. А там вон — взгорье.
Меж ними
вот этак —
ров.
Из этого рва поднимается горе,
Горе без берегов.
Нет! Об этом нельзя словами —
Тут надо рыдать! Рыдать!
Семь тысяч расстрелянных в мерзлой яме,
Заржавленной, как руда.
Кто эти люди? Бойцы? Нисколько!
Может быть, партизаны? Нет.
Вот лежит лопоухий Колька —
Ему одиннадцать лет.
Тут вся родня его. Хутор «Веселый».
Весь «Самострой» — сто двадцать дворов.
Ближние станции, ближние села —
Все как заложники брошены в ров...
…Рядом истерзанная еврейка.
При ней ребенок. Совсем как во сне.
С какой заботой детская шейка
Повязана маминым серым кашне.
О, материнская древняя сила!
Идя на расстрел, под пулю идя,
За час, за полчаса до могилы
Мать от простуды спасала дитя.
Но даже и смерть для них не разлука:
Не властны теперь над ними враги —
И рыжая струйка
из детского уха
Стекает
в горсть
материнской руки.
*
...Вступаем в молельни,
читаем молитву Кадиш,
Но кто объяснит почему.
Все просим и просим,
а дать ничего не хотим
Творцу своему?
*
Военная песня
С. Липкин
«Что ты заводишь песню военну».
Державин
Серое небо. Травы сырые.
В яме икона панны Марии.
Враг отступает. Мы победили.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Мертвый ягненок. Мертвые хаты.
Между развалин — наши солдаты.
В лагере пусто. Печи остыли.
Думать не надо. Плакать нельзя.
Страшно, ей-Богу, там, за фольварком.
Хлопцы, разлейте старку по чаркам,
Скоро в дорогу. Скоро награда.
А до парада плакать нельзя.
Черные печи да мыловарни.
Здесь потрудились прусские парни.
Где эти парни? Думать не надо.
Мы победили. Плакать нельзя.
В полураскрытом чреве вагона —
Детское тельце. Круг патефона.
Видимо, ветер вертит пластинку.
Слушать нет силы. Плакать нельзя.
В лагере смерти печи остыли.
Крутится песня. Мы победили.
Мама, закутай дочку в простынку.
Пой, балалайка, плакать нельзя.
1981
*
Бьется бабочка в горле кумгана,
Спит на жердочке беркут седой,
И глядит на них Зигмунд Сметана,
Элегантный варшавский портной.
Издалёка занес его случай,
А другие исчезли в золе,
Там, за проволокою колючей,
И теперь он один на земле.
В мастерскую, кружась над саманом,
Залетает листок невзначай.
Над горами — туман. За туманом —
Вы подумайте только! — Китай!
В этот час появляются люди:
Коновод на кобылке Сафо,
И семейство верхом на верблюде,
И в вельветовой куртке райфо.
День в пыли исчезает, как всадник,
Овцы тихо вбегают в закут.
Зябко прячет листы виноградник,
И опресноки в юрте пекут.
Точно так их пекли в Галилее,
Под навесом, вечерней порой…
И стоит с сантиметром на шее
Элегантный варшавский портной.
Не соринка в глазу, не слезинка —
Это жжет его мертвым огнем,
Это ставшая прахом Треблинка
Жгучий пепел оставила в нем.
1948
*
ЕВРЕЙСКОЕ КЛАДБИЩЕ
Юрий Карабчиевский
Мне кажется, что ветры могут дунуть
и разметать, не напрягая щек,
ограду, над которой могендувид
взлетел, как деревенский петушок.
Мне кажется, здесь все настолько хлипко,
настолько временно и на пока,
что даже солнца вечная улыбка
насмешлива как будто и горька.
Все правильно: отжил свое - и в землю.
И вот, в ограду тычась бородой,
хромой служитель, съеденный экземой,
поет и плачет над чужой бедой.
А там, вокруг, толпятся монолиты,
и старичок в засаленном пальто
читает золоченые молитвы,
которых не прочтет уже никто.
Но старики, они неисправимы,
они упрямы, эти старики.
Весь грохот века, рвущегося мимо,
для них не стоит праведной строки.
Все ждут они, когда утихнут битвы,
и кто–то там, в далеком далеке,
услышит их нелепые молитвы,
на древнем, как Планета, языке...
1963
*
Я родилась в сорочке
Рахиль Баумволь
Как говорят, я родилась в сорочке,
И та сорочка – мой родной язык.
Она мне душу греет днем и ночью,
Я с ней не разлучаюсь ни на миг.
Косынку ветер уносил, бывало,
Щебенка башмаки рвала со зла,
Одежду я не раз на хлеб меняла,
В сорочке оставалась, но жила!
Иные шли и на такую милость:
Сулили злато, а не то, что снедь,
Чтоб шубу согласилась я надеть,
Чтоб я отдать сорочку согласилась.
Я одного хочу: в мой смертный час,
Когда запнусь я на последней строчке,
Меня вы схороните в той сорочке,
В которой я когда-то родилась.
*
«Мы - польские евреи»,
Юлиан Тувим
Я - поляк, потому что мне нравится быть поляком! Я - поляк, потому что в Польше я родился, вырос, учился, потому что в Польше узнал счастье и горе, потому что из изгнания я хочу во что бы то ни стало вернуться в Польшу, даже если мне будет в другом месте уготована райская жизнь... Я - поляк, потому что по-польски я исповедовался в тревогах первой любви, по-польски лепетал о счастье и бурях, которые она приносит. Я - поляк еще потому, что береза и ветла мне ближе, чем пальма или кипарис, а Мицкевич и Шопен дороже, нежели Шекспир и Бетховен, дороже по причинам, которых я опять-таки не могу объяснить никакими доводами разума... Я слышу голоса: «Хорошо. Но если вы - поляк, почему вы пишете «мы - евреи»? Отвечу: «Из-за крови». - «Стало быть, расизм?» - «Нет, отнюдь не расизм. Наоборот. Бывает двоякая кровь: та, что течет в жилах, и та, что течет из жил. Первая - это сок тела, ее исследование - дело физиолога. Тот, кто приписывает этой крови какие-либо свойства, помимо физиологических, тот, как мы это видим, превращает города в развалины, убивает миллионы людей и, в конце концов, как мы это увидим, обрекает на гибель свой собственный народ. Другая кровь - это та, которую главарь международного фашизма выкачивает из человечества, чтобы доказать пре-вос-ходство своей крови над моей, над кровью замученных миллионов людей... Кровь евреев (не «еврейская кровь») течет глубокими, широкими ручьями; почерневшие потоки сливаются в бурную, вспененную реку, и в этом новом Иордане я принимаю... кровавое, горячее, мученическое братство с евреями...
*
ПОСЛЕДНИЙ ЧЕРТ
Ицхак Башевис Зингер
Как природный черт свидетельствую и утверждаю: чертей на свете больше не осталось. К чему они, когда человек и сам такой же? Зачем склонять ко злу того, кто и так к нему склонен? Я, должно быть, последний из нашей нечисти, кто пытался это сделать. А теперь я нашел себе пристанище на чердаке в местечке Тишевиц и живу томиком рассказов на идише, уцелевшим в великой Катастрофе. Рассказы эти для меня – чистый мед и птичье молоко, но важны и сами по себе еврейские буквы. Я, разумеется, еврей. А вы что думали, гой? Я, правда, слышал, что бывают гойские черти, но я не знаю их и не желаю знать. Иаков и Исав никогда не породнятся...
...Сколько времени я здесь уже пробыл? Целую вечность и еще одну среду. Всему я был свидетель: гибели Тишевица и гибели Польши.
Евреев больше нет, нет и чертей. Нет женщин, поливавших улицы водой в ночь зимнего солнцестояния. Никто не помнит, что нельзя давать другому четное число любых предметов. Никто не стучится на рассвете в дверь синагоги. Никто не окликает прохожего перед тем, как выплеснуть помои. Раввина убили в пятницу в месяце нисан. Общину вырезали, святые книги пожгли, кладбище осквернили. Книга Бытия возвращена его Создателю. Гои парятся в еврейской бане. Молельню Аврахама Залмана превратили в свиной хлев. Ангела Добра больше нет, нет и Ангела Зла. Нет более ни грехов, ни искушений! Род людской виновен и семижды виновен, а Мессия так и не приходит. К кому он теперь придет? Мессия не являлся, не являлся, и евреи сами отправились к нему. Нужды в чертях больше нет. Нас тоже ликвидировали. Я – последний уцелевший беженец. Я могу теперь идти, куда вздумается, но куда мне, черту этакому, податься? К убийцам?
В доме, принадлежавшем некогда Велвелу-бочару, я нашел между двух рассохшихся бочек небольшую книжку историй на идише. Тут я и сижу, последний черт. Глотаю пыль. Сплю на щетке из гусиных перьев. И читаю эту дурацкую книжку. Она написана в духе, подходящем нашему брату: субботний пирог на свином сале, богохульство в благочестивой упаковке. Мораль книжонки: нет ни судьи, ни осуждения. Но буквы в ней все-таки еврейские. Извести алфавит они все же не сумели. Я обсасываю каждую буковку и тем живу. Перебираю слова, складываю строки и без устали толкую и перетолковываю их значение и смысл.
Алеф – агония добродетели и порока.
Бет – беда, неизбежность рока.
Гимел – Господи, а Ты не заметил?
Далет – дымная тень смерти.
Хей – хам поднялся во весь свой палаческий рост.
Вав – вместе с глупостью– мудрость корове под хвост.
Заин – знаки зодиака, дабы их читал обреченный:
Хет – хотел родиться, но умрет нерожденный.
Тет – титаны мысли навек уснули.
Йод – ей-богу, нас обманули.
Да, пока остается хоть одна книжка, мне есть чем поддержать свой дух. Пока моль не съела последнюю страницу, мне есть чем развлечься. А о том, что случится, когда исчезнет последняя буква, мне и говорить не хочется.
Коли последняя буква пропала,
Значит, последнего черта не стало.
*
Советские евреи
пишут Илье Эренбургу
Здравствуйте, дорогой Илья Эренбург!
…кровожадные бандиты расстреляли из моей семьи 44 человека, в том числе сестер моих, родителей, а семью моего брата закопали живьем.
Я ищу ответ, за что они их истребили и не могу его найти. У меня болит сердце не за убитых моих родных, а за шесть с половиной миллионов. Вот я проехал почти всю Эстонию, Литву и Польшу, и нигде не встретил ни одного еврея, только домики в городах и местечках как-будто бы плачут по своим обитателям.
Недавно мы заняли наблюдательный пунтк на чердаке одного дома в польском городке, который мы недавно освободили. И вот на этом чердаке я нашел много еврейских книг, которые как-будто бы тоже плачут по своим хозяевам. Здесь евреи были расстреляны еще в 1940 году. Я не религиозный, но когда я подня «Агада шель Пейсах» и начал читать, так невольно слезы, как из ручья, полились из моих глаз.
Дорогой Илья Эренбург! Наш народ видит в Вашем лице человека, подобного Мойсею в древнее время и именно поэтому я решил обратиться к Вам и излить перед Вами свою наболевшую душу. Горькая участь постигла наш несчастный народ. Порой я спрашиваю себя: за что нас везде преследуют? Почему мы вечно гонимы и почему о нас говорят, что мы ни на что не способны? Почему нас бьют все, кому только не лень? Неужели мы хуже других народов? Скажите. Пожалуйста, взойдет ли когда-нибудь звезда пленительного счастья и над нами?
Галюз Вениамин Абрамович
28 авреля 1947 года
Товарищ Эренбург!
…Разрешите объяснить свою просьбу и заодно коснуться темы, о которой я хотел бы побеседовать с Вами.
…Нет ничего трагичней судьбы моего народа в этой войне. По ту сторону фронта нас убивали и жгли. Бабий Яр, Майданек, Освенцим, семь миллионов убитых евреев – этим сказано все. Немцы торжествовали победу. Они уничтожали нас. Умывшись перед сном мылом, сваренным из нашего мяса, они спокойно спали на матрасах, набитых волосами наших сестер и матерей. Еврейский вопрос в Европе был разрешен.
Перед нами не мог стоять вопрос: на чьей стороне сражаться в этой борьбе? Мы не утешали себя тем, что кровь других народов задобрит зверя и спасет нас. Мы знали, что победа немцев – это прежде всего, наша смерть. И с отчаянием обреченных мы боролись.
Но и по эту сторону фронта, в рядах своих, с кем мы вместе боролись со смертью, мы были не людьми, а «жидами». Быть гонимым врагами – это очень тяжело, но когда и друзья начинают преследовать – это выше человеческих сил. Это – одиночество. Это – судьба нашего народа.
…Я учился в русской школе, мечтал стать большим, чтобы строить коммунизм, и радовался успехам взрослых.
(…) А теперь я узнал, что я жид! Мы .жиды, виноваты в неудачах на фронте и дороговизне в тылу. Больше того, во всех бедах России виноваты жиды; только для их уничтожения пришли немцы в Россию.
С какой болью я видел, что наши, т.е. те, с кем мы только вчера жили, строили и чувствовали вместе, презирают нас.
(…) В одной из Ваших статей Вы писали, что человечество идет к прогрессу не гурьбой, а караваном, и честь и слава народу, возглавляющему его.
Мой народ – впереди. Мы, народ без родины, вечно гонимые и презираемые, внесли в сокровищницу мировой культуры не меньше, а может быть, и больше других.
Так за что же нас гонят? В чем наша вина?
Айзенберг
*
ОТОМСТИТЕ! Прощальные записи на стенах синагоги в Ковеле Волынской области. Письмо сержанта С.Н. Грутмана И.Г.Эренбургу. 2 декабря 1944 г.
В начале сентября сего года мне пришлось быть в гор. Ковель для розысков своей матери и тещи. Я знал уже их судьбу, однако мне хотелось найти хоть что-нибудь от них на память, тожет быть фото или что другое. Приехал я в Ковель ночью… сердце сжалось от тоски и боли. В 1940 г. приехал я в Ковель и работал до начала войны завучем в еврейской школе. Какой это был живой, трудолюбивый городок!.. Развалины!.. Я прошел в «кварталы», где жили самые труженики, ремесленники. Где жил и я, где осталась моя мать. Где жили мои ученики, но я этого места не нашел. По приказу немецкого командования сами жители снесли свои дома. На этом месте камня на камне не осталось. Не видно никаких следов от домов: пыстырь, заросший бурьяном в человеческий рост. Только одна большая синигога стоит внешне не тронутая, как на посмешище. Невольно я зашел в этот дом, где люди проходили свою жизнь от колыбели до могилы, где люди боготворили, благословляли труд и плоды своих трудов. Что ж представилось мом глазам? Огромное пуцстое двухэтажное помещение на тысячу-полторы человек. Алтарь снесли. Свитки Торы сожжены, скамеек нет, а стены испещрены дырками от автоматных очередей. Два огромных льва, единственные «живые» свидетели ужаснейшего зверства, которое творили гитлеровцы в этом некогда Божьем храме.
Невольно остановился на самом пороге, видя опустошение, поругание над святым домом и уж думал уходить, но хотелось ближе рассмотреть и сследовать дыры в стенах… При подходе к этим стенам – ужаснулся! Стены заговорили…
Оказывается, все стены исписаны карандашом. Нет пустого места на стене. Это последние слова обреченных. Это прощание людей с белым светом. Сюда гитлеровцы сгоняли людей, отсюда они их. Обобрав до нитки, голыми уводили на расстрел где-то за Ковель, на ковельское кладбище, болота и леса, а может быть в майданек, с которым Ковель имеет прямое железнодорожное сообщение…
…Может быть и тут последнее прости моей матери?.. Я начал внимательно перечитывать надписи. Я спешил, ибо чувствовал, что ноги подкашиваются, слезы душили и мешали читать. Три с половиной года войны я крепился, крепился и заплакал…
…Надписей было так густо написано, что каждый старался обвести их рамочкой, чтобы лучше выделить свой крик о помощи, о мести.
Написаны они были на разных языках: на еврейском, на польском и русском. В каждой надписи четко вырисовываются слова: «Некоме!» (евр.). «Помсты!»(польск), «Отомстите!». Надписи моей матери я не нашел: или я не мог отыскать ее среди этого множества записей, или мать молча присоединилась к этим призывам…
…Вот некоторые записи.
На еврейском языке: «Лейбу Сосна! Знай, что всех нас убили. Теперь иду я с женой и детьми на смерть. Будь здоров. Твой брат Аврум. 20.8»
«21.9. Бар Хана, Бар Зейлик, Аврум Сегал, Петл Сегал, Фалик Бар – пали 8 недель тому назад с шурином. Давид Сегал»…
На польском языке: «Погибли Боря Розенфельд и его жена Лама 19.8.42»
«20.8.42. Погибли Зелик, Тама, Ела Козен. Отомстите за нас!»
На русском языке: «Лиза Райзен, жена Лейбиша Райзена. Мечта матери увидеться с единственной дочерью Бебой, проживающей в Дубно, не осуществилась. С большой болью уходит в могилу».
*
«Мама, уже можно плакать?»
Натан Альтерман
«...спросила девочка, выйдя из укрытия, после освобождения».
(Аба Ковнер)
Ты мечтала об этом не раз:
Можно плакать теперь, не таясь.
Ты не бойся: бессилен палач...
Плачь, дитя мое милое! Плачь!
…Знала ты в те страшные дни,
Что и ночью-то плакать – ни-ни!
Ведь известно твоим палачам,
То, что зубки болят по ночам!
Минул ужас, и страх прошел.
Написали большой протокол.
Нет теперь у нас старых проблем:
Разрешается плакать всем!
Лунной ночью, в кроватке своей,
Встань и плачь на глазах у людей,
Плачь, дитя мое, в голос, навзрыд
Мир свободы поймет и простит.
The good news:
The Yad Vashem website had recently undergone a major upgrade!
The less good news:
The page you are looking for has apparently been moved.
We are therefore redirecting you to what we hope will be a useful landing page.
For any questions/clarifications/problems, please contact: webmaster@yadvashem.org.il
Press the X button to continue
