Как это было
В августе сорок первого года мне было тринадцать лет, сестре - одиннадцать. Когда с 25 августа город наш оккупировали немцы, я их совсем не боялся, только ощущал острое любопытство.
В начале оккупации мы проживали с мамой временно у ее сестры на протянувшейся вдоль Днепра Литейной улице. Все считали, что при вступлении немцев будут бои на западной окраине - Чечелевке, где была наша квартира. В действительности все оказалось по-другому. Боев в городе не было, но потом, в течение месяца, советская артиллерия долбила именно улицы, расположенные вдоль Днепра. Досталось и Литейной. Часами мы не вылазили из щели, а теткин дом был разрушен снарядом.
Уже числа 25 сентября был расклеен (подарок в день моего рождения) приказ с орлом и свастикой вместо герба на немецком и украинском языках, гласивший, что еврейское население грабило и продолжает грабить, в связи с чем немецкие власти облагают всех евреев контрибуцией в размере стольких-то (кажется тридцати) миллионов рублей. Вроде никто не добивался выполнения этого приказа и он остался пинком в зад евреям, которых уже иначе, как «жиды» не называли. За этим последовал другой приказ - о ношении евреями повязок со звездой Давида, причем, имелись в виду даже жители, у которых были евреями предки бог знает в каком колене. Мы возвратились к себе домой на Чечелевку...
13 октября было необычно холодно. К нам вдруг вошла женщина из бывших заключенных. Теперь она была управдомом. Она заявила, что всем жидам нужно явиться в магазин "Люкс", что в центре города, взяв с собой только необходимые и ценные вещи. Оттуда де будут куда-то отправлять. А куда - спрашивать было не у кого, потому что к этому времени все жители были как скотина безгласная - куда велят, туда и шли, а евреи - естественно. Поскольку мы жили на окраине, то попали в центр только часам к четырем, и кто-то сказал, что нужно приходить завтра. Завтра, четырнадцатого, приказ отменили. Мы уже знали, что всех расстреляли. Убили мою тетку с Литейной улицы, убили ее мужа и двух детей. Старшей красавице Хаюське было 15, Борьке - 11.
Итак, мы опоздали на расстрел и нас оставили в живых до особого, как тогда говорили, распоряжения...
Конечно же, мы пребывали в постоянном страхе быть увезенными куда-то для расстрела. Ужас охватывал по ночам, когда слышался мотор автомобиля вблизи. Все казалось - едут уже за нами.
Мама советовалась с другими евреями (и неевреями) что нам делать, спрашивала, когда же, наконец, придут наши, т.е. Красная Армия. Слабые надежды возникали, когда из местной газеты между строк можно было узнать, что немцы где-то отступили. Скажем, под Москвой и Ростовом; потом снова становилось беспросветно...
Восемь или десять семей, живших в наших домах на 9-й Чечелевке, увезли той же ночью. Чей-то мальчик лет десяти пытался убежать, выпрыгнув из машины на ходу, но его поймали. Знакомые с немцами люди рассказывали, что те хвастались - всех убили, а трупы пустили под лед на Днепре.
Может быть это и так, хотя зачем под лед - это хлопотно. Скорее всего их бросили в ров где-нибудь на окраине города.
Началось наше путешествие продолжительностью десять месяцев и длиной тысячи три километров.
Сначала мы скитались по Украине, а затем пошли на Сев. Кавказ, где удалось выйти на Советскую территорию между Буденовском и Каспийским морем... Итак, в первые дни после побега наше путешествие проходило через богатые, еще не ограбленные оккупантами села. Здесь урожай был по-хозяйски убран и поделен между жителями. Ночевать пускали почти охотно. Слушали мамины рассказы о жизни в городе, разбомбленной квартире и сгоревших документах (включая, конечно, паспорт) и о жестокостях немцев - последнее выборочно, в зависимости от склонности хозяев. Некоторые (и таких было много) ждали ведь немцев, тяготясь сталинскими строгостями и памятуя ужасы голода тридцать третьего года, когда доходило до каннибализма...
Общее направление нашего движения вначале было на юг, и мы объясняли, что идем в Ныкиполь (Никополь) к родственникам. В последних числах февраля мы вступили в Сталиндорфский район со смешанным населением: украинцы, немцы-колонисты, евреи. Здесь были даже чисто еврейские поселки с домиками, а не хатами; с молодыми деревьями вокруг.
Это было самое страшное время в нашем, как оказалось, многомесячном походе. Мы попали как бы в ловушку. В большинстве сел евреев расстреляли еще в начале сентября сорок первого. Уже полгода они лежали во рвах и самими вырытых ямах: и женщины, и мужчины, и старики, и детки.
Атмосфера здесь была насыщена слухами о расстрелянных и бежавших, и несколько раз мы были на краю гибели, когда, не глядя в мамины бумаги, какой-нибудь лихой человек говорил, что, жаль ему некогда, а то он сразу же отправил бы нас в Сталиндорф в полицию.
Чаще всего говорили о том, какие евреи плохие; далее мнения о том, нужно ли их расстреливать, расходились. Одни говорили - нужно, другие - что жестоко; жалели немногие.
В одном поселке мы застали еще живых евреев...
