...Конечно, она не была моей матерью. Моя мать превратилась в пепел в Понарах [место уничтожения евреев Вильно]. Эту низенькую женщину – христианку с мягким взглядом за толстыми стеклами очков зовут Анна Борковска. Этим взглядом она смотрела на меня зимой 1941.... Мы прятались за дверным косяком брошенного дома на безлюдной аллее, неподалеку от ворот гетто, и она сказала мне:
- Пожалуйста, позволь мне быть в гетто.
_ Зачем, Има [мать на иврите]? - спросил я.
- Чтобы быть с вами.
Я попытался торопливым жестом отклонить ее просьбу. Я не осознавал значения ее слов.
«Зачем, в самом деле, Вы хотите сделать это?» - я спросил усмехаясь.
«Потому что Бог сейчас в гетто», - прошептала она. «Бог в гетто?», - повторил я как эхо и чуть не рассмеялся. И тут не только холод заставил меня вздрогнуть.
В тот день она не вошла в гетто. Я просил и умолял ее уйти, пока это было возможно. При расставании она дотронулась до моей руки, остановилась и затем сказала: «Когда вы ушли, я молилась за вас. Но этого не достаточно. Что еще я могу для вас сделать?»
Анна Борковска, имени которой мы в то время не знали, была настоятельницей монастыря сестер Доминиканок в пригороде Вильно. Там было девять сестер и примерно столько же скрывающихся евреев. В день, когда мои друзья и я покинули пристанище, обретенное под ее крышей, она не могла поверить, что мы не вернемся в ее безопасное укрытие.
«Гранаты, - сказал я, - если бы Вы могли достать для нас гранаты. Это то, что нам необходимо». Она произнесла: «Да пребудет с тобой Бог, сын мой», - и ушла.
Две недели спустя она принесла гранаты. На сей раз местом встречи был центр города, вдали от стен гетто. Она спокойно достала гранаты из широких рукавов своего платья и передала их мне, как передают свое любимое дитя в чужие руки. Это были три первые гранаты объединенной партизанской организации....
Я никогда не спрашивал ее, о чем она думала, когда передавала гранаты еврею, возвращающемуся в гетто. Но сорок лет спустя я снова нашел ее в Варшаве, уже не монахиню, а пожилую одинокую женщину. И мне выпала честь вручить ей медаль Праведника народов мира. Только по причине ее нездоровья церемония проходила в Варшаве, а не в Иерусалиме – как хотели бы она и мы. Она дрожала от волнения в праздничном холле польского центра бывших бойцов антинацистского подполья, перед телевизионными камерами, как птица в клетке; она не понимала, к чему вся эта суматоха. «Я только выполнила свой долг, - бормотала она. - Только долг».
.... внезапно, повернувшись ко мне, она спросила: «А правда ли, дорогой мой, что ты всегда верил в Бога?»
«Правда», - ответил я, смутившись.
.... Во время церемонии, когда ей вручили награды Праведника народов мира, я обратился к ней и к польской аудитории, называя ее на иврите Има, а затем продолжил говорить по-польски. То, что я сказал, имело разный смысл в польском и католическом языке: В дни, когда ангелы скрыли от нас свои лица, эта женщина была для нас Анна ангелов. Не тех ангелов, которых мы придумали в наших сердцах, а тех, которые вечно хранят нас.
