Воспоминания Давида Фишкина, Тель-Авив, 10 декабря 1961 года

Часть 1. Начало войны, лагерь Слока

… Немцы захватили Ригу 1 июля 1941 года. Уже на следующий день начались преследования: появился приказ, запрещавший евреям ходить по тротуару и пользоваться трамваем, а также приказ о ношении желтой латы с маген-давидом. Всем евреям велено было явиться на работу. Аресты и убийства, поджег синагог – таковы действия немецких властей с самых первых дней. В октябре мы (я и мой брат, впоследствии погибший) получили приказ явиться на работу, и нас отправили в Слоку, что примерно в 30 км от Риги, на торфяные разработки. Там, неподалеку от городка, находился рабочий лагерь. Мы жили в бараках, двухэтажные нары служили нам постелью. На нарах – набитые соломой матрацы. Нам выдали одеяла. Топили мы торфом. В одном из бараков находилась кухня. Воду качали насосом из колодца. В ноябре вода уже превратилась в лед, и чтобы его растопить, нам приходилось разжигать на льду костер. Так мы добывали воду только для кухонных нужд.

Еда состояла из мороженой картошки, суррогата кофе или чая, соленой рыбы и небольшого количества хлеба. Завязались отношения с латышами, работавшими по соседству – мы обменивали наши вещи на продукты - в то время нас еще не слишком строго охраняли. Работали мы в воде по 12 часов и больше, с коротким перерывом в середине дня. Охраняли нас айзсарги – латышские коллаборационисты. Отношение к нам было грубое – крики и ругань. Санитария - на самом низком уровне. Хотя у нас имелся фельдшер, он совершенно не лечил больных. Всех больных и несправлявшихся с работой возвращали на грузовиках в Ригу, в том числе вернули и моего брата, который во время работы сломал ногу. Были и смертные случаи. Я помню, как у одного из парней начались боли в животе, и он несколько дней корчился от боли, но не получил никакой помощи. Из-за всего этого, из 200 юношей и девушек, находившихся в лагере со времени его создания, до его ликвидации в конце декабря дожило только 30 человек. Мы были отрезаны от своих семей, оставшихся в Риге, и ничего не знали об акциях, прокатившихся по Риге, в которых погибли наши родные. Только о создании гетто мы слышали от латышских рабочих в Слоке.

Часть 2. В гетто. Янис Липке – спаситель евреев

Однажды, в конце декабря, нам объявили, что нас возвращают к родителям. Ночью мы прибыли в Ригу. Кругом была темнота, мы еще не понимали, что произошло что-то страшное, пока нас не было. Нас привезли в гетто на грузовиках и отвели в какой-то дом, заселенный евреями. Мы обратились к Калману (одному из членов Юденрата) за разрешением разойтись по домам. Он заплакал и рассказал нам о несчастьях, постигших Рижских евреев пока мы отсутствовали, об акциях, в результате которых погибли наши семьи, уцелели только около 4000 молодых мужчин и 200 женщин.

Утром мы помылись, получили одежду и еду (от жителей гетто), несколько дней отдыхали. Юденрат предоставил нам небольшой дом из трех комнат. Мы получили кровати и продуктовые карточки, по вечерам готовили. Arbeitsamt (бюро по трудоустройству) Юденрата определил нас на разные работы. Сначала мы наводили порядок в квартирах, оставшихся после расстрелянных евреев. Немцы и латыши разбирали их вещи, а я перевозил эти вещи в помещение бывшей больницы "Линат Хацедек", превращенной в склад. Однажды меня навестил в гетто один латыш, работавший в Люфтваффе, и рассказал, что моя мать (она познакомилась с ним еще до акций) передала ему семейные драгоценности. Он предложил мне уйти к нему – у него уже прячутся шесть человек – два брата Липкины, Смолянский и еще трое, имена которых не сохранились в моей памяти (эти трое и один из братьев Липкиных впоследствии погибли). Этот латыш, Янис Липке, до войны был портовым рабочим, но паралельно занимался контрабандой. Сейчас, в тяжелые времена, он умело использовал свой контрабандистский опыт для спасения евреев, и вот что он рассказал мне о своей деятельности: с помощью одного богатого еврея из Лиепаи он приобрел яхту, чтобы перевозить евреев в Швецию, но сразу же потерпел неудачу, был арестован  вместе с тем евреем, и отправлен на допрос. Липке с трудом удалось откупиться, он заплатил и за еврея, но спасти его не удалось. С тех пор он боялся прятать евреев у себя, и стал переправлять их в городок Добеле, что в 20 км от Елгавы. За несколько поездок ему удалось переправить в Добеле 28 человек. Ему помогал товарищ (тоже латыш), в собственности которого был грузовик, и шофер по имени Карлис (фамилию его я не помню). Каждый раз он укладывал нескольких человек на пол грузовика, а на них набрасывал сено, клал доски, ставил мебель – так, чтобы их не было видно. По пути Карлис брал "тремпистов", часто полицейских. На дорогах случались проверки, и присутствие в грузовике полицейского охраняло от обысков. Итак, 28 евреев были перевезены в Добеле, где была ферма с домашними животными (курами, коровами, лошадьми), купленными Липке для прикрытия. Первые прибывшие туда евреи работали по ночам и соорудили убежище. Вход в него был под курятником. Липке провел вентиляционную трубу. В Риге, в его доме, у него было похожее убежище, и тоже под курятником.

Я все никак не решался перейти к Липке– я находился под тяжелым впечатлением от потери своей семьи и не думал о собственном спасении. А пока Липке устроил меня, через бюро по трудоуствойству, в свою бригаду в Люфтваффе. Я работал там грузчиком, с утра до захода солнца  перетаскивал мебель со склада в квартиры работников Люфтваффе. Хотя нас и не кормили, условия труда там были более гуманными, чем в других местах.

Часть 3. Подполье и уничтожение гетто

В гетто действовало подполье. Сначала организовалась инициативная группа, а затем к ней присоединились и другие. Обратились и ко мне и я согласился участвовать. Меня учили пользоваться оружием, я посетил несколько занятий. У нас были пистолеты, винтовки, гранаты, автоматы. Группа евреев, работавшая на оружейных складах, выносила оружие разными способами: на теле, в связках дров (их разрешалось приносить в гетто), с провиантом. Еврейские извозчики прятали оружие в своих телегах. Все еврейские полицейские были членами подполья, следили за тем, чтобы приносимое оружие было доставлено куда следовало; кстати, полицейские помогали и с переброской продуктов в гетто. В начале 1943 года немцы раскрыли подполье. По слухам, они поймали с оружием одного парня, пытали его и он все рассказал. В один из дней немцы окружили гетто, арестовали всех полицейских, 40 человек, и еще заодно 200 слабых и больных мужчин, остальные в это время находились на работе. 
Когда мы вернулись с работы, нам стало известно о расстреле всех арестованных: полицейских - на старом еврейском кладбище, а остальных - неизвестно где. Еще говорили, что немцы нашли склад с оружием. С этого дня началась ликвидация гетто. Часть евреев отправили в лагерь Кайзервальд, других – на работу. Меня отправили в Виртшафт-лагерь Ваффен СС.

Часть 4. Пребывание в Виртшафт-лагере до моего перевода в Кайзервальд

Виртшафт-лагерь - это склады снабжения СС. Здесь я почувствовал, что такое концлагерь. Мы жили в бараках, спали на нарах в три этажа, на соломенных матрацах. Сначала мы могли пользоваться своими простынями и подушками. У нас даже были примитивные кухня и баня. Еда состояла их хлеба, суррогатного кофе, картофельного супа, немного маргарина и варенья. Когда мы прибыли в лагерь, эсэсовцы спросили, есть ли среди нас столяры; я назвался столяром. Нас, евреев, присоединили к латышским столярам (через некоторое время к нам присоединили и украинцев), работавшим за плату. Мы занимались мелкими починками. Затем нас перевели на склады одежды и обуви; там я работал столяром в течение двух месяцев. Склады эти находились за пределами лагеря. Здесь я тоже работал с латышами. Благодаря им мне удавалось скрыть от немцев свою некомпетентность в столярном деле. Ситуация изменилась, когда меня перевели на продовольственные склады, находившиеся в километре от наших бараков. Здесь я был единственным столяром-евреем и работал под руководством немцев. Мой начальник, унтершарфюрер Бранд, приказал мне вставить замок в дверь, а я этого сделать не смог. Он понял, что я никакой не столяр, но отнесся ко мне с сочувствием и сказал: 'Не страшно, научишься и будешь работать'. Через несколько недель он перевел меня на работу на склад по обмолоту зерна, напротив продовольственных складов, где была хорошо оснащенная столярная мастерская, в которой я должен был работать с латышскими рабочими. Охранникам складов он дал указание пропускать меня беспрепятственно и попросил начальника-латыша разрешить мне работать у него. И действительно, в этом новом месте работать было лучше и легче. Латышские рабочие меня подкармливали, и Бранд тоже подкидывал кое-что из еды. Однажды случилось вот что: в конце рабочего дня, когда я собирался уходить вместе с латышами, пришел один из подчиненных Бранда и приказал мне немедленно явиться к нему. Я испугался, не зная, чего ждать. Бранда я застал пьяным. Он повел меня в свой кабинет и начал доставать из ящиков письменного стола сахар, хлеб, колбасу, масло, яйца, виноград, папиросы, мыло; велел мне забить всем этим карманы, проводил меня до моего барака и дождался, пока я войду в барак, где я поделился всем этим со своими товарищами.

Кроме Бранда, остальные немецкие начальники относились ко мне грубо и жестоко, не раз били меня. Один раз меня избили за сломанную кнопку радиоприемника. Еще помню случай, когда я делал раму для картины одному эсэсовскому офицеру и за эту работу получил 10 папирос и бутерброд; сержант Фрике все это у меня нашел и бил меня ногами и кулаками, выбил несколько зубов. Однажды Бранду было просто приказано избить меня. Он вызвал меня в свой кабинет и заставил кричать изо всех сил.

В том же складе я работал еще и грузчиком – разгружал грузовики и вагоны с продовольствием и углем. В бараках нас вначале было 400 человек, потом привезли еще евреев и нас стало 800. Три раза в день нас выводили на построение. И так я жил и работал примерно до сентября 1943 года. Как-то мы вернулись с работы, а нас в бараки не впустили. Эсэсовцы и немецкие уголовники окружили нас и устроили нам личный досмотр. После обыска они, чтобы мы не смогли убежать, дали каждому номер, нашитый на кусок материи с Маген-Давидом, погрузили на машины и повезли в Кайзервальд.

Часть 5. Мое пребывание в Кайзервальде. Возвращение в Виртшафт-лагерь.

Большинство наших уже на следующий день вернули в Ригу, я же относился к меньшинству, был оставлен в Кайзервальде для работы. Мое новое жилище – барак с нарами. Мы выполняли разные работы: перевозили в тачке песок  с места на место, без всякой цели; нас заставляли делать тяжелую работу, причем бегом, мы получали тумаки от надсмотрщика – немецкого уголовника. К счастью, в Кайзервальде я пробыл недолго, мне сообщили, что меня возвращают в Виртшафт-лагерь. Когда я вернулся, мне объяснили, что  пока нас не было пропали все наши вещи. Евреи, вернувшиеся с первой группой, рассказали мне, что Бранд спрашивал обо мне, и когда узнал, что я по-прежнему в Кайзервальде, обратился к своему начальнику, оберштурмбанфюреру Зайделю с просьбой вернуть меня, так как он, якобы, нуждается во мне. Зайдель исполнил просьбу Бранда и приказал вернуть меня, в то время, как остальные заключенные евреи, подавляющее большинство из которых  были рабочими с зернового склада, остались в Кайзервальде. Потом выяснилось, что их оставили в Кайзервальде из-за связей с латышскими рабочими. Кроме рабочих с зернового склада в Кайзервальде был оставлен и старший по лагерю – доктор-еврей из Вены, человек большой души, помогавший всем чем только мог (через какое-то время он погиб).

Я вернулся из Кайзервальда в обеденное время и увидел длинную очередь за  супом. Работники кухни поменялись – теперь это были другие люди, относившиеся к остальным узникам с пренебрежением. Старшим по лагерю назначили Давида Кагана (бывшего агента по продаже текстиля). Я увидел, как один 16-летний юноша, из немецких евреев, вышел из очереди. Каган подошел к нему и влепил пощечину, так, что тот упал. Я обратился к Кагану, которого знал еше до войны, со словами:" Каган, тебе не стыдно бить детей?" В ответ получил пощечину, от которой у меня закружилась голова и я упал. Ко мне подошли люди и кто-то прошептал мне на ухо: " Сейчас другие времена, Каган стал капо". А сам Каган крикнул: "До этого у вас тут был санаторий, сейчас вы узнаете, что такое лагерь!" Кстати, после войны до меня дошли слухи, что Каган бежал в США и так смог избежать наказания за свои поступки.

Часть 6: Возобновление отношений с Липке и план побега

Я вернулся в свой барак. Вместо пропавших вещей я получил два одеяла. В моей работе никаких изменений не произошло. На зерновом складе я встретил одного знакомого латыша. Он узнал меня раньше, чем я его заметил. Он сказал, что хорошо знал моего покойного отца, у которого покупала одежду его семья. Он начал тайно приносить мне всякую еду. Я подумал, что с его помощью я могу восстановить связь со спасителем евреев Янисом Липке. Я попросил его разыскать Липке и передать ему, что я еще жив и нахожусь в Виртшафт-лагере. Я боялся рассказать этому человеку о том, что Липке делал ради евреев. Мой знакомый согласился передать Липке письмо от меня. В письме я предлагал Липке встретиться у шоссе, разделявшем склады Виртшафт-лагеря и зерновой склад, но не мог назначить время встречи – ни день и ни час – так как я не знал заранее, когда мне понадобится перейти из одного склада в другой. Письмо я вложил в конверт, заклеил его и передал знакомому.

От латышских рабочих я знал о приближении фронта. В дни Сталинградской битвы мы чувствовали, что немцы нервничают и подавлены. Свой гнев они вымещали на нас посредством тумаков.

Мой знакомый нашел дом Липке, но застал  там только его жену Йоханну, и передал  ей мое письмо и мой привет. Она сказала, что не знает меня. Я сразу понял, что она боится сказать правду незнакомому человеку. Прошло еще несколько дней. Однажды, когда я переходил из одного склада в другой, я услышал свист и увидел Липке, прятавшегося в высокой траве. Убедившись, что поблизости никого нет, я подошел к Липке и мы уселись в траве (высотой в полтора метра).

Мы провели вместе всего несколько минут, боялись, что нас обнаружат. Он спросил, хватает ли мне еды и одежды, и когда я хочу перейти к нему. Я успокоил его насчет еды и выразил желание перейти к нему в подходящее для него время. Он сказал, что хочет передать мне золотые украшения моей матери. Я удивился, для чего мне украшения в лагере. Он объяснил, что я должен их где-то спрятать, а когда придет время бежать, и в случае, если он за мной не приедет, я смогу, с помощью драгоценностей, подкупить охранников. Адрес, куда я должен буду прийти после побега, я найду над дверью в телефонной будке по улице Марияс, угол Айзсаргу. Адрес был действителен для всех евреев, находившихся с ним на связи. 
После этой встречи Липке навестил меня еще несколько раз. Он подъезжал к шоссе и ждал меня. Когда он видел, что я его заметил, он прятался в траве, а я подходил к нему только если был уверен, что за нами никто не следит. В одну из встреч он привез мне маленькую жестяную коробочку, а в ней украшения: браслеты, кольца, часы. Я спрятал коробочку на складе, под крышей, в одной из ниш.

Примерно в мае 1944 года нам поменяли одежду и обувь. Мы получили арестантскую одежду в полоску и деревянные башмаки (носков не дали вообще), и так мы ходили на работу. Ночью я увидел, что наша прежняя одежда и обувь свалены в кучу во дворе. Я вытащил оттуда рубаху, шапку, тапки, штаны и носки, и принес все это в барак. Рубаху и штаны (на них не было латок) я надел под арестантскую одежду, носки и тапки спрятал под рубаху, и в таком виде на утро вышел на работу. Работая с латышами на зерновом складе, я зашел в столярную мастерскую, и когда там никого не было, снял с себя все, что было надето под арестантской одеждой и спрятал в углу под половицами. Через неделю я снова встретился с Липке. Он сказал, что два дня назад он приезжал, и видел меня, но не смог приблизиться. Поинтересовался, сумел ли я найти подходящую одежду, так как он со своей стороны может достать мне ее. Услышав мой ответ, спросил, когда я намереваюсь бежать. Я ответил, что по слухам, за каждого убежавшего будут расстреляны 40 узников. Липке сказал, что не слышал об этом, и пообещал проверить правдивость этих слухов. Через несколько недель один из узников, некто Зелькинд, бежал, но никаких ответных действий со стороны немцев не последовало. Из этого я сделал вывод, что мой побег никому не повредит. В начале июля Липке опять навестил меня и сказал, что приедет еще только раз, после чего я должен окончательно решиться на побег. Он больше не сможет меня навещать, так как эти визиты для него очень опасны. А через несколько дней – примерно 24 июля – состоялась акция, во время которой из рабочих Виртшафт-лагеря было уничтожено около 200 человек - ослабленных, больных, пожилых и раненых. Мы пришли к выводу,  что в связи с близостью  фронта (русские уже были в Елгаве – 40 км от Риги) нас могут вывезти в Германию. Немцы нервничали. Кое-кто из них заказал у меня чемоданы и ящики.

Часть 7. Побег

31 июля, в 8 утра, ко мне в барак явился сержант Фрике и приказал изготовить для него фанерный чемодан. Я сказал, что для изготовления добротного чемодана мне необходимо работать в мастерской зерновых складов, где имеются необходимые инструменты. Он согласился, велел мне взять фанеру и идти в мастерскую. Только я вышел из ворот Виртшафт-лагеря, как услышал свист и увидел Липке, который сидел недалеко на камне у шоссе; по его жестам я понял, что мне следует быстро сменить одежду и перелезть через забор. Трехметровый забор был сделан из деревянных досок, скрепленных толстыми и тонкими досками, а над ним в два ряда была протянута колючая проволока, выступающая наружу. Во дворе зерновых складов я увидел эсэсовцев и понял, что бежать будет непросто. Я зашел в столярную мастерскую, бросил фанеру на пол, сказал латышским рабочим, что пошел за метром и вернусь через минуту. Вернулся на склад Виртшафт-лагеря, забрал коробочку с украшениями, и направился на столярный склад, где прятал свою одежду. Около места, где лежала моя одежда, работал один украинец, с которым я познакомился несколько дней назад. Не имея другого выхода, я решил посвятить этого украинца в план побега. Он согласился помочь, и следил чтобы никто не вошел, пока я переодевался за грудой досок. Во дворе было полно немцев, и он сказал, что мне опасно выходить. Я попросил его выяснить, что происходит и найти такое место, где легче всего перелезть через забор. Он ушел и долго не возвращался, я стал  уже думать, что он решил выдать меня. В конце концов он вернулся и сказал, что немцев во дворе нет, и что мне следует идти в левый угол, там меня ждет его товарищ (тоже украинец), и когда тот подаст мне знак, я могу перелезать через забор. Он предложил мне 300 марок на дорогу. Я поблагодарил его, сказав, что не нуждаюсь в деньгах, а его помощь дороже всяких денег. Он протянул мне руку, пожелал удачи и проводил до двери мастерской. Второй украинец, увидев, что я выхожу, подал мне знак, я перелез через забор и стал искать Липке. Вскоре мы встретились. Было уже 11. Липке рассказал, что искал меня и уже боялся, что немцы меня схватили. Мы подошли к трамваю, и Липке посоветовал мне смотреть в трамвае в окно, чтобы люди не признали во мне еврея. В вагоне было много латышей, эсэсовцев и гестаповцев. Липке начал выступать против русских и за немцев, чтобы привлечь внимание пассажиров к себе. Когда мы подъехали к улице Вальмирас, он незаметно толкнул меня ногой и мы сошли. Я шел за ним, пока мы не добрались до дома №101 по ул. Мариас, где Липке передал меня пожилой латышке – Марии Линдберг. Я пробыл у нее до вечера, а с наступлением темноты мы вышли на улицу и добрались до какого-то подвала, в котором был склад запчастей для машин. Там я встретился с еще с одним евреем – Вили Нуглером.

Часть 8. Хождения с места на место

В подвале стояли две кровати с постельными принадлежностями; каждый вечер Мария приносила нам поесть. Липке каждый день нас навещал и мы вместе обдумывали побег в Швецию. Для этого необходимо было сначала добраться до Колкасрагса – на балтийском берегу самой близкой точки до Швеции. Оттуда рыбаки, за определенную сумму, перевозили людей в Швецию. Липке должен был выяснить дорогу до Колкасрагса, но опоздал – русские отрезали путь.

Однажды во дворе появилась бронемашина СС. Липке узнал, что ее пригнали  латыши-эсэсовцы, дезертировавшие с фронта. Они бросили машину во дворе дома, где мы прятались, и скрылись. Липке хотел найти их, чтобы купить у них форму и оружие. Он намеревался переодеться сам и переодеть нас в эту форму, подъехать на машине к какому-нибудь концлагерю и освободить еврейских узников. Ночью появились эсэсовцы и гестаповцы. А мы с Нуглером вообще ничего не знали: ни про машину, ни про то, что немцы были в нашем дворе – только на следующее утро Липке рассказал нам обо всем. Хотя в ту ночь мы и слышали шаги на лестнице, но не знали, кто там ходит. Утром Липке сообщил, что мы окружены гестаповцами и нам следует немедленно оставить убежище, в котором мы пробыли две недели. Мы договорились встретиться с Липке вечером, неподалеку от этого места.

Мы взяли в руки какие-то запчасти и вышли из подвала, как-будто мы рабочие, и немцы не обратили на нас внимание. Липке шел по одной стороне улицы, а мы с Нуглером по другой. Так мы шли за Липке, пока не вышли из города. С 10 утра до 6 вечера мы шатались по полям и садам. С наступлением темноты вернулись в город. Нуглер пошел к Марии, а я остался ждать снаружи. Выяснилось, что ничего особого в наше отсутствие не произошло, немцы как пришли, так и ушли. Мария завела нас в мастерскую, находившуюся в ее дворе, приподняла крышку люка в полу, и мы спустились по деревянной лестнице в подвал. Там не было кроватей и мы спали на одеялах. Мария принесла нам еду, а также автомат (он был оставлен в бронемашине). Липке принес радиоприемник, купленный им для нас. В тишине и спокойствии прошли еще две недели. Однажды, в конце августа,  в подвал влез через окошко, которое было на уровне земли, дворник, увидел нас, стал кричать, что мы воры, и требовать, чтобы мы немедленно ушли; он, видимо, не признал в нас евреев. Я схватил автомат, направил его на дворника и пригрозил выстрелить ему в голову, если он немедленно не покинет подвал. Он быстро вылез наружу тем же путем, но  продолжал кричать, звать на помощь. Мы тоже вылезли через окно, так было быстрее, и побежали. Было 6 часов вечера, до комендантского часа оставалось 2 часа, и за это время нам необходимо было найти пристанище на ночь. Поскольку мы находились в районе, в котором Нуглер жил до войны, мы сначала попросили помощи у его многочисленных знакомых, но безуспешно, никто не согласился принять нас. Было уже 7:30, и я предложил Нуглеру вернуться на наше прежнее место, в крайнем случае, заночевать на берегу Двины. Там еще до войны спали бездомные, нищие и пьяные. К счастью, нам удалось найти пристанище на одну ночь у моего знакомого по фамилии Дроздов – ему принадлежала баня. Еле-еле уговорили его позволить нам переночевать в этой бане. С трех часов ночи он приходил к нам каждые полчаса и требовал, чтобы мы ушли, но мы категорически отказывались выходить до 6 утра, когда кончался комендантский час. Утром мы вернулись к Марии. Она рассказала нам, что Липке встретил дворника когда тот "шумел" по поводу "воров". Липке сказал ему, что это были не воры, а латыши, дезертировавшие с фронта, и что "если ты выдашь их гестапо, завтра с тобой может случиться все что угодно" – так он намекнул на то, что русским, которые были  уже на подступах к городу, может это не понравиться. Таким образом Липке заткнул дворнику рот, а тот все-таки попросил Липке забрать нас из подвала. Но в подвале нас уже не было, и Липке отправился домой, беспокоясь за нас.

Рано утром мы встретились у Марии. Мы провели у нее целый день, а вечером перешли в квартиру хозяина гаража по имени Карлис, одному из друзей Липке (его фамилия не сохранилась в моей памяти). Число скрывавшихся там евреев все время росло. Липке постоянно кого-то приводил, и первым, кого он привел, был Соломон Словин, через день-другой появилась Лидия Долгицер (в настоящее время Лидия Бобе, жительница Тель-Авива) с дочерью, потом два брата Вагенхайм, и вскоре нас стало семеро – слишком много для одной частной квартиры.
Мы решили ночью перейти в подвал – сначала 5 мужчин, которые должны были подготовить место для двух женщин. Чтобы нас снова не обнаружили, мы решили разделить подвал, размер которого был 3 на 4 метра, на две части. Для этого нам принесли доски, кирпичи, известку, цемент и песок, и за одну ночь мы соорудили стену. Все мы жили в меньшей части, поскольку ее не видно было из окна. Между двумя помещениями было отверстие в 40 квадратных сантиметров.... Но нас становилось все больше; появился еще один мужчина-рижанин и женщина по фамилии Шварц из Вены, а потом еще один мужчина, и так мы, 10 человек, теснились в крошечной "комнатке". Мы ели, умывались и испражнялись только по ночам, в целях безопасности. И так мы дожили до освобождения Риги Красной Армией, 22 октября 1944 года.

Трагическая судьба постигла евреев, прятавшихся в другом убежище, устроенном Липке – в Добеле. После вступления русских в Добеле некоторые поторопились выйти наружу. Немцы, на короткое время снова захватившие Добеле, встретили этих евреев и убили их. Вот имена погибших: Шнайдер, Гиршман, Ютер (сын) и доктор Шмулян. Выжили: Вагенхайм (отец тех двоих, что были со мной), Липкин, Абхам, Солянский, мадам Штайн с дочерью (они были из Германии) и еще несколько человек, имена которых не помню.

Часть 9. Освобождение и моя репатриация в Израиль

После освобождения мы с Нуглером отправились на поиски квартиры; русские остановили нас на улице, так как у нас не было документов. Они заподозрили в нас шпионов и повели к линии фронта. По дороге Нуглеру удалось освободиться, так как одному русскому офицеру понадобился проводник, хорошо знавший Ригу. А я прошел пешком 40 км, в ботинках, на четыре размера больше моего (их принес мне Липке); я пожаловался, что не могу больше идти, и русский офицер отпустил меня. Ночью я оказался в поле, увидел вдалеке огни, пошел на них и снова попал в руки русских солдат. Они отвели меня к своему сержанту, который приказал мне идти спать вместе с солдатами, собираясь разобраться со мной на следующий день. Рано утром, еще до рассвета, я сбежал и добрался до Саласпилса, в 18 км от Риги. На улице я обратился к женщине в милицейской форме и попросил помочь мне добраться до Риги. Она остановила грузовик, посадила меня, и на сей раз я без приключений попал в Ригу. Первым делом я отправился к Марии. Потом встретился с оставшимися в живых родственниками и знакомыми. Снял какую-то комнату, нашел у латышей, знакомых матери, свою одежду и мебель – они не хотели отдавать, пока я не привел с собой русского из НКГБ. В Риге я пробыл до начала 1946 года, жить там больше не мог, и стал искать пути выехать из СССР. Уехал в Вильнюс, встретил там Нуглера с женой и Долгицер с дочерью. Мы достали документы, по которым, якобы, являлись бывшими гражданами Польши, и уехали в Польшу (в Вильнюсе я пробыл полтора месяца). Из Польши я продолжил путь самостоятельно, через Чехию и Австрию в Германию, остановился в Мюнхене. В январе 1949 года я вместе с другими репатриантами добрался до Марселя, оттуда в феврале 1949 года прибыл в Израиль на судне "Ацмаут".